Красный рок (сборник)

«Вместо сдирания шкур, вместо ростовщичества и накопительства, – думал Ходынин, – вместо спекуляций нефтью, всех этих, условно говоря, газовых камер и прочего вздора, российскому обществу необходимо ухватить сознанием, – а еще лучше вспомнить бессознательно, – про нестяжательство. Причем не в религиозном его аспекте, а в самом что ни есть – общегражданском…(Сладкий русский блюз. Но не черный, – красный!)

А вспомнив, осуществление этого самого нравственного и экономического нестяжательства – без промедления начать!

Мир стяжания – мир-погост!

Мир нестяжания – мир цветущий! То есть, по сути, мир нестяжания – это возможность высшего мира на Земле. И даже возможность слияния двух этих миров: высшего и низшего!» – бормотал и бормотал Ходынин, выстукивая у себя в «каморке», на столе, перед долбящим черепашку птенцом сложный ритмический рисунок.

– Такая вот линия, такая вот парадигма развития, – закончил он громко, вслух.

«Так это ж новый коммунизьм! И мы давно к нему призывали!» – закричал кто-то внутри у подхорунжего низким женским контральто, очень схожим с голосом алой свиньи.

«А вовсе и нет, – мысленно отвечал свинье Ходынин. (Отвечал на удивление сдержанно, уважительно.) – Вовсе и нет. И перспектива у такой СНР – у Страны Нестяжания России – у страны, во главу угла поставившей не прибыль, а вкладывание любой прибыли в людей, леса, океаны, реки, в животных и птиц, с планетарной точки зрения огромная!»

«Расскажите же поподробней, расскажите!» – повизгивала и виляла хвостиком сперва от любопытства побагровевшая, а потом от страха, что ей ничего не скажут, ставшая бледно-розовой свинья. (Завизжали разнузданно кларнеты, бухнули трижды в большой барабан.)

«Скажу, но позже. А то ваши уважаемые сородичи, свиньи московские и свиньи питерские, мысль мою копытцами изроют, бараков с нестяжателями понаставят…»

Свинья обиженно удалилась.

Свинье на смену спешила вторая мысль!

Эта вторая, была совсем про другое.

«Тайницкий Небесный Сад – отнюдь не фантазия. Только используют его не по делу. Подымают туда на правительственном лифте всякую шелупонь. И вниз опускать забывают. А ведь Сад Небесный над Кремлем устроен не зря: мир высший и мир низший становятся одним целым, каким был и раньше, до грехопадения. Только как же быть с мириадами грехов смертных? Их что, до объединения садов отпустят? И кто? Священнослужители всех имеющихся конфессий, как бы тут помягче… сами не безгрешны…» (Тихое песнопение под аккомпанемент рок-группы «Dead animal store».)

«Найдутся прощающие, найдутся», – гудели и гудели внутри у Ходынина печные трубы…

Третье предчувствие-предсказание два предыдущих напрочь перечеркивало и было таким.

Загнанная за Полярный круг, отодвинутая недальновидными политиками и сбрендившими с ума самопальными историками к Арктике, Россия в тридцать лет вымерзает полностью.

«А нету их, русских! И языка ихнего, навевающего мысли, которых в других языках не содержится – даже и возникнуть они там не могут, – языка, всех доставшего, не в меру вознесшегося, тоже нет! Или есть он, но другой: из чужедальнего мата, из гадкого иноязычия сотканный…» (Качественный рэп, потом детская песенка про крошку-енота.)

Это третье предчувствие потянуло за собой куски небывалого внутреннего текста: чуть ли не целая повесть про замерзающую Россию в голове у подхорунжего вдруг составилась! (Музыка при этом ушла.) И в повести этой главными словами были такие: «Государство российское – это трагедия власти, безвластия и антивласти! Но сама Россия – не отданная на откуп кучке воевод и сатрапов – это величавая песнь, которая когда-нибудь все равно перекроет воспоминания о всех властях!»

Последнее предчувствие сильно Ходынина огорчило.

И вообще, некоторые из новых мыслей он ощутил как оппозицию самому себе. Однако выкинуть из головы эти мысли-предчувствия, как и отделить продуктивные предчувствия от непродуктивных, не мог.

Чтобы прекратить полет въедливых мыслей, он негромко позвал:

– Сашенька!

Ответа не было.

39

Поздно ночью, возвращаясь из рок-кабачка через Замоскворецкий мост, подхорунжий внезапно остановился.

В отсвете реклам ему почудилось: наискосок от Беклемишевской башни Кремля, метрах в семистах-восьмистах от моста, напротив ГАЭС-1, все еще высится на обломках льда повозка с клеткой и рядом с ней халабуда!

Послышались даже разрозненные крики, слова:

– … за несоветие!

– … бит кнутом и язык ему до половины резан!

– … весь язык урезан, весь!

– … ноздри бы вырвать тож!

– Ты ему седни вырви ноздри, а он завтра кусок мяса из бедра вырежет, к ноздрям приложит, ноздри и зарастут! Не ноздри рвать, четвертовать боярского сына следовало!

Однако, вглядевшись пристальней, подхорунжий понял: на льду никого нет! Да и сам лед почти пропал: плавают куски, обломыши, малые льдинки…