Красный рок (сборник)

Ходынина в Кремль еще пускали. (Все-таки присмотрит за ястребками.) Но кремлевские дни его были скорей всего сочтены.

Для подполковника-подхорунжего и впрямь настали трудные времена.

Приближалась весна. В этом году она не радовала, скорей тревожила: нависла угроза над «Школой птиц», рок-подпольщики перетряхнули все мозги напрочь, воспоминания о кельтской девушке теребили зрительный нерв…

И хотя снегу было еще много и лед не кололся на куски, Ходынин чувствовал: весна – вот она, рядом, готовится к масленичным замоскворецким пирам! И при этом несет в себе нечто небывалое, непредсказуемое.

– Что – пагубу, избавление? А если избавление – то от чего? – спрашивал себя подхорунжий и прямого ответа не находил.

Чувствуя грядущие перемены, Ходынин, вопреки инструкции, каждую ночь взбирался на Беклемишевскую башню и смотрел сквозь кремлевские прорези вниз, на Тайницкий сад.

А там, в Тайницком (реально существующем, не каком-то Небесном!) саду – происходили вещи необъяснимые.

По ночам в закрытом для посетителей пространстве, на краткие мгновенья замирая в воздухе, пролетали вихревые сгустки. Из этих сгустков вылуплялись трехмерные фигуры: словно кто-то на громадном «тридэшном» экране лепил из влажно-комковатых ветерков весны то ныне здравствующих, то давно угасших людей.

Пронеслись несколько раз по саду сгустки, сильно напомнившие отца Александра Меня и Юрия Щекочихина. Вслед за ними пронесся сгусток замечательного футболиста, а позже прекрасного писателя – Саши Ткаченко.

Следом – еще одна свето-вихревая, неясно какими признаками объединенная тройка: генерал Рохлин, Галина Старовойтова и с побелевшими от боли глазами Дима Холодов.

Ну, и напоследок, – три думских богатыря: их фамилии подхорунжему даже произносить не хотелось!

– Геша, Гоша энд Илюша, – все же перечислил Ходынин этих последних по именам.

«Богатырей», кстати, одно качество объединяло несомненно: вопреки тому, как выглядели они в реальной жизни, сюда, в сад, все трое являлись страшно худосочными, словно кто-то их выпил или высосал.

– Шкуры барабанные! – негодовал Ходынин. – Шкуры, а туда же, в богатыри лезут!

О тех же, кто предшествовал «шкурам», думал он наоборот, аккуратно, бархатно: «Фигуранты и пострадавшие».

Значительно реже пролетали фигуры дальние, исторические: какой-то иноземец в пышных, но разодранных сверху донизу кружевных одеждах. Василий Третий, седобородый, спокойный. Все тот же Иван Никитич Беклемишев-Берсень временами мелькал…

– Сейчас еще тройка заявится: Кадаффи, Лукашенко и этот… как его… Калугин, что ли? – прогнозировал негромко подхорунжий.

Но такой прогноз не сбывался. Названные лица в сад не являлись.

Зато появился очень подвижный, до дна прозрачный, сразу и навсегда к себе располагающий сгусток ВВП.

Чуть поеживаясь от садового ветра, ВВП подходил к некоторым из «фигурантов», а затем и к «барабанным шкурам», о чем-то с ними беседовал.

Слов с Беклемишевской башни ни по движениям губ, ни на слух (несмотря на уловитель звуков и очки ночного ви́дения) разобрать почти не удавалось. Было, однако, заметно: никто ВВП не отвечает! Не ответили даже тогда, когда Владимир Владимирович опустился перед самым крупным сгустком на одно колено.

– Это уж слишком, – негодовал Ходынин. – Здесь сад реальный, а не какой-нибудь Небесный! Отвечать надо, когда тебя спрашивают! Чего выеживаться! – резко выкрикивал в темноту, а потом, словно от зубной боли, морщился подхорунжий. И при этом страшно жалел, что нет у него на плече пустынного канюка: тот бы достоверность «барабанных шкур» и «фигурантов» враз проверил!

Исчезали сгустки всегда внезапно. Как потом подхорунжий ни всматривался – на деревьях сада оставались на короткое время висеть одни лишь бесстыдно отказавшиеся от теплой человеческой плоти «барабанные шкуры».

– Что за ересь такая в Московском Кремле? На фиг нам тут «барабанные шкуры»? Висели бы у себя, в Охотном, натягивались там на что попало! К шкуре ума ведь не пришьешь!

Впрочем, ВВП, видимо, имея по этому вопросу другое мнение, бережно вокруг деревьев ходил, шкуры барабанные с веток по очереди сдергивал, нежно их перетряхивал, сладко-вонючим тальком из коробочки присыпал, в глазки стекленеющие сочувственно смотрел.

Некоторые из шкур складывались про запас стопками. Другие, хорошенько встряхнув, оставляли висеть на ветках.

«Шкуры» висели тихо, смирно.

Только раз одна из «шкур», слетев с ветки, разостлалась на земле и завопила:

– Верните сей же час моё человеческое обличье! Кости, кости мои – верните!

– Вернем, обязательно вернем! – чутко отзывался ВВ.

И при этом все так же радостно, хотя немного и тише (эти слова ходынинский прибор уловил мигом) приговаривал:

– С одного вола – двух шкур не дерут!

«С одного вол-а-а… Двух шку-у-у-р…»

«С одного-о – дву-ух…» – эхом разносились непривычные слова по Тайницкому ночному саду.

29

Старший лейтенант Рокош давно мечтал занять место Ходынина.

Сам Рокош трудился не в Кремле, а около: в ближайшем РОВД. Но кой-кого из кремлевской охраны знал преотлично.