Красный сфинкс

«В „Чевенгуре“ Платонов в высшей степени условен, – писал критик В. Суриков. – У него нет – в привычном для литературы понимании – событий, героев, типов. Это не традиционная условность характеров, совмещений времен, изобразительных планов, мифа и реальности – здесь можно перечислить весь арсенал средств, с помощью которых художник через особенное доносит в произведении свое общее знание о мире. Это – та высшая условность, которая достигается лишь анализом: условность целого, разъятого на фрагменты и каким-то непостижимым образом связанного. Мы видим отказ от стандартной – через особенное – типизации: ни одного из «героев» мы не признаем за реального человека, «Чевенгур» не дает ни единого повода воскликнуть: «Все как в жизни!»

Романы «Котлован» и «Ювенильное море» (1929; 1934), пришли к читателям, как и «Чевенгур», только через полвека. Инженер Верко – герой «Ювенильного моря» – тоже генерирует самые необыкновенные идеи. Он все видит по-своему. Например, он «в увлечении рассказал пастуху, что внизу, в темноте земли, лежат навеки погребенные воды. Когда шло создание земного шара и теперь, когда оно продолжается, то много воды было зажато кристаллическими породами, и там вода осталась в тесноте и в покое. Много воды выделилось из вещества, при изменении его от химических причин, и эта вода тоже собралась в каменных могилах в неприкосновенном, девственном виде».

В 1931 году в журнале «Красная новь» появилась повесть Андрея Платонова «Впрок (бедняцкая хроника)». «Путник сознавал, – звучало буквально с первой страницы, – что сделан из телячьего материала мелкого настороженного мужика, вышел из капитализма, и не имел благодаря этому правильному сознанию ни эгоизма, ни самоуважения. Он походил на полевого паука, из которого вынута индивидуальная хищная душа, когда это ветхое животное несется сквозь пространство лишь ветром, а не волей жизни». Сталину, внимательно следившему за молодой советской литературой, повесть решительно не понравилась. Еще больше ему не понравился рассказ Платонова «Усомнившйся Макар».

Разумеется, на писателя тут же обрушилась критика.

«Анархиствующий обыватель», «литературный подкулачник», «агент классового врага»! – «Все тридцатые годы Платонов ждал ареста, – писал Г. Елин. – Рядом исчезали люди, литераторы, чья репутация казалась всем незыблемой; что уж тут говорить об авторе „Усомнившегося Макара“ и бедняцкой хроники „Впрок“, вызвавших гнев самого главного „научного“ человека?… Почему-то считается, что в те годы Платонов „лег на дно“ – жил тише воды, ниже травы, выступая в печати исключительно со статьями и рецензиями под псевдонимом Ф. Человеков, потому-де про него просто-напросто забыли. Даже сухая статистика библиографии сводит этот довод на нет: после мощного критического залпа по Платонову он действительно „выпал“ из периодики на три года, но уже с 1934 до начала войны публикует три десятка рассказов, притом в таких центральных изданиях, как „Знамя“, „Красная новь“, „Новый мир“, „Октябрь“, „Литературная газета“, которые безусловно читал самый главный читатель, прославившийся, кроме всего прочего, и тем, что успевал читать все на свете. Будем помнить и о том, что почти каждый новый платоновский рассказ становился объектом злобных и опасных нападок в прессе, равно как и вышедший в 37-м сборник прозы „Река Потудань“, тотчас украшенный ярлыком – порочная философия».

Но покаяться Платонову пришлось.

«Мои литературные ошибки не соответствовали моим субъективным намерениям».