Красный сфинкс

Ареста, к счастью, все-таки не последовало, но забрали сына. «Письма сдать… посылки сыну… комендант лагеря…» – такие слова запестрели в записных книжках писателя. «Не знал тогда и сейчас не знаю, – вспоминал Г. Елин, – что было предъявлено виной юноше Тоше Платонову и какие показания он дал следователям в Лефортовской тюрьме. Но из той же записной книжки его отца, где пометка о посылке сыну, выписал примечательную и вроде бы „постороннюю“ историйку-сюжет: „Его обвиняли, он был невиновен. Чтобы отделаться, он вспомнил пьесу, написанную 300 лет назад, где были лорды и пр., – и повторил всю ситуацию пьесы, признав, что он дружил с лордами и т. д.“ Сегодня, когда приоткрылся занавес над сценой сталинского „правосудия“, описанная Платоновым ситуация, казавшаяся абсурдной, выглядит, увы, вполне бытовой. Общими стараниями друзей, при ходатайстве авторитетных писателей Тоша Платонов был все-таки вызволен из заключения. Но жизнь его была кончена – туберкулез быстро делал свое дело. Умер он на руках отца. И Тошина смерть не только перевернула Платонову душу своей реальностью, но стала для него до конца жизни неким суммирующим моментом, очень многозначным, если вспомнить давнее и прочное увлечение писателя философией Н. Ф. Федорова. В записной книжке 1944 года, на вклеенном календаре которой Платоновым отмечен четвертый день января – годовщина смерти сына, есть такая запись – с пометой „оч. важно“: „Как Тоша, умирая, говорил: „Важное, важное, самое важное“, – и умер, не сказав самого важного. Так самое важное уносится в могилу“. О том же и в письме Платонова к жене с фронта 6 июня 1943 года: „…главное, я так тоскую о холмике земли на армянском кладбище… Я сделал здесь на войне столь важные выводы из его смерти, о которых ты узнаешь позже, и это тебя немного утешит в твоем горе“.

Великую Отечественную Платонов прошел корреспондентом «Красной звезды».

Вышли книжки очерков и рассказов «Под небесами родины» (1942), «Броня» (1943), но после очередной критики в 1946 году писатель опять надолго исчез с литературных горизонтов. «Здесь снова всплывает не самый важный, но все же интригующий вопрос, – писал В. Ревич в своей замечательной книге „Перекресток утопий. Судьба фантастики на фоне судеб страны“ (1998), – почему, беспощадно уничтожив множество беспорочных сторонников, вот этих стойких антисталинистов (Замятина, Булгакова, Платонова, – Г.П) вождь пощадил? Может быть, он их все-таки ценил? Известно, что «Дни Турбиных» ему определенно нравились… Нет, не таков был Иосиф Виссарионович, чтобы считаться с подобными сантиментами. Для прославления сталинской державности С. Эйзенштейн своими фильмами, апофеозным «Александром Невским», антиисторическим «Иваном Грозным» сделал, может быть, больше, чем кто-либо, но это не помешало Сталину мягким грузинским сапогом нанести режиссеру удар ниже пояса, когда он узрел, что во второй серии «Ивана Грозного» Эйзенштейн позволил себе отойти от прославления опричнины, как передовой – по мнению Сталина – политической силы эпохи, так сказать, раннего прообраза большевистской партии. Мне хотелось бы допустить, что постановщик сделал это из желания немного подерзить. Все же он был выдающимся режиссером… и, видимо, в дорого обошедшуюся ему минуту просветления счел, что у него должна сохраниться хоть крупица собственного мнения. Вскоре после разгромной критики Сергей Михайлович умер от инфаркта… Но это все же не ответ, почему Сталин не ликвидировал Булгакова и Платонова… Я не думаю, что существует однозначно верное объяснение, хотя читал много версий, в том числе и откровенно лживых (вроде того, что Сталин спас этих писателей; интересно – от кого?), но ни одна меня полностью не убедила. Лично я склоняюсь к фразе, произнесенной героем одного известного фильма: «Всех не перестреляешь!» Даже сталинский репрессивный аппарат не мог оставить за собой голую пустыню. Наконец, человек самой последовательной и жестокой воли тоже не во всем поступает логично. Высланную из России в 1922 году компанию профессоров и философов во главе с Бердяевым проще было бы расстрелять; они и сами не скрывали, что были откровенной контрой. Верно, тогда еще был жив Ленин. Но он в приговоры ЧК не очень-то вмешивался, а «буржуазных» философов ненавидел. Что же касается расстрела философов… Ну, покричали бы лишний раз о варварстве большевиков. Будто нас эти крики трогали. Зато сколько непримиримых критиков советской власти сразу бы лишились эмиграции… А они-то, глупые, воображали, что их грубо вышвыривают из страны. Горевали. Может, даже плакали… Благодаря тем же не всегда объяснимым флюктуациям некоторое количество талантливых людей сумело пережить эпоху Сталина».

Литературный язык Платонова оказывал и продолжает оказывать влияние на современных русских писателей. Правда, сам он говорил (и вполне справедливо): «Какой я учитель? У меня учиться нельзя. Как стал на меня чуть похожим, так и сгинул».