Красный снег

Но – Homo proponit, sed Deus disponit[7]. У парадного входа тарахтел «Руссо-Балт» генерал-майора Драчевского, столичного градоначальника. Сам Даниил Васильевич стоял у распахнутой задней дверцы и хмурил брови на провожавшего его Филиппова.

– Все наличествующие силы, Владимир Гаврилович. Мне вечером докладывать его величеству. Буду обещать ему управиться в две недели.

Шофэр хлопнул дверцей, и мотор с важным генералом скрылся за углом, оставив на тротуаре задумчивого Филиппова. Покрутив седеющий ус, тот махнул замершему в нескольких шагах помощнику – заметил-таки!

– Что это за парад аксельбантов? – тихо спросил Маршал, подойдя к шефу. – Или теперь так заведено, что он к вам, а не наоборот?

– Да нет, – качнул головой Владимир Гаврилович, – порядки у нас прежние, да обстоятельства, выходит, новые. Идемте, не на улице же обсуждать.

– Неужто из-за наших убийств такой переполох? – первым делом спросил Маршал, стоило только им запереться в кабинете начальника.

– Нет, не из-за них. Сегодня ночью в Царском Селе ограбили очередную дачу.

– И из-за этого вызывают к императору? Из-за дачи?

Владимир Гаврилович вздохнул, постучал папиросой о крышку портсигара.

– Тут ведь, голубчик, все дело в том, чья эта дача. Вчера вечером опять трое молодцев под дулом револьвера обчистили загородный дом профессора Привродского. Все то же: самого профессора связали, супругу с дочерью заперли в спальне, за четверть часа все собрали и ушли. А хозяин дачи, как выяснилось, личный доктор госпожи Воейковой, в девичестве Фредерикс.

Константин Павлович сперва удивленно выгнул брови, а после понимающе кивнул.

– Да-да, дочь министра двора[8]. Профессор утром позвонил ей, та тут же пожаловалась отцу, а он уж потревожил наше с вами начальство. Да, видно, так потревожил, что оно решило само к нам заехать по пути на службу, дабы не терять драгоценные минуты на вызов к себе на персидский ковер. Такие чудеса. – Владимир Гаврилович развел руками. – Велено отложить остальные дела и всеми силами навалиться на поиск дачных налетчиков.

Маршал нахмурился.

– Десять жизней, Владимир Гаврилович. Десять! Шестеро детей. Бросим из-за ложек серебряных?

– Ну вы уж меня в карьеристы не записывайте, не обижайте старика. В Царское Село господин Кунцевич съездит. По ювелирным лавкам мы и без высочайшего понукания уже прошли, всех упредили и опись похищенного всем оставили, дополнительно до конца завтрашнего дня разошлем и то, что вчера с профессорской дачи унесли. Так что поспешать, конечно, станем, но уж всю королевскую конницу отрядим только на словах. Что у вас, голубчик? Добыли адреса?

Константин Павлович кивнул, протянул сложенный вчетверо листок. Владимир Гаврилович пробежал глазами по строчкам, протянул сочувственно:

– Увы, мотор выделить не смогу – не гонять же господина ротмистра к профессору на поезде. Берите извозчика. А хотите, так можем разделить адреса – вы, так и быть, возьмите себе Худалова как более перспективного, а я опрошу Боровнина? Он, пожалуй, уже в трактире.

Получив в ответ согласие, Владимир Гаврилович легко поднялся и быстро оделся – не любил Филиппов кабинетные дела и не особо это скрывал.

* * *

23 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Петроградская сторона. 11 часов 23 минуты

Работал Николай Боровнин в довольно темном, угрюмом месте. Над входом висела выцветшая и порядком облупившаяся вывеска, гласившая: «Трактиръ „Муромъ“ для своих гостей открытъ съ 1899 года». Саму вывеску, судя по состоянию, с тех пор не обновляли. В стены окружающих домов, в улицу, тротуарные камни, редкие кусты – в сам воздух и землю, казалось, впитался едкий запах краски – сказывалось близкое соседство с Печатным двором. В заведение вели три щербатые ступеньки. И вели они, конечно же, не вверх, а вниз – трактир занимал полуподвальное помещение дома на углу Ораниенбаумской улицы и Колпинского переулка.

Велев извозчику дожидаться, Владимир Гаврилович, внимательно глядя под ноги, спустился, потянул ручку. Внутри тренькнул колокольчик, но никто на вошедшего не оглянулся: в общем зале было почти пусто, лишь два бородатых мужика, по виду – ломовики[9], шумно дуя на блюдца, пили чай вприкуску с сахаром. За стойкой никого не было, только медным боком нависал над ее краем огромный трактирный самовар.

Владимир Гаврилович еще раз хлопнул дверью, чуть резче. Колокольчик отозвался громче, и это возымело нужный эффект: открылась одна из дверей в дальней стене, и оттуда выкатился согбенный линялый субъект, перекрестил лоб с залысинами, просеменил к важному господину.

– Чего изволите, господин полицейский?