Красный снег

– Извините, Николай Васильевич. Я понимаю ваше горе, но дабы изловить злодеев, мне необходимо задать вам еще несколько вопросов. Скажите, как будете готовы продолжать. Силантий Иванович, я бы чаю выпил. Не здесь, там поставьте у окна, пусть остынет чуть.

Трактирщика упрашивать не пришлось, вылетел из кабинета пулей. Николай сглотнул, вытер рукавом лицо.

– Спрашивайте. Только сыщите извергов.

– Непременно. Вы были близки с братом?

Боровнин кивнул.

– Знамо. Брат же. На руках у меня рос. Смышленый. Грамоте меня обучил. Читать, писать.

– Понятно. Подумайте, Николай Васильевич, кто мог желать зла вашему бывшему хозяину?

Николай протянул руку к лежащему портсигару.

– Все ж одолжусь – мои в тужурке остались. Осип Матвеичу? Да много кто мог желать. Это он меня не забижал, а дела-то вел прижимисто. И цены не давал честной, и одалживал под проценты немаленькие. Я-то знаю, долго на него работал. Но чтоб до смерти, да еще с бабой и дитями… Навряд деревенские.

– Он дома много денег держал?

– Много. Он банкам не верил, обжигался. Бумажные в сундуке хранил. Сундук кованый, старинной работы. Такой и динамитом не возьмешь. А вот где золото прятал – не знаю. Тут его доверие мне кончалось. Знаю, что в доме где-то, а где – бог весть.

– А из домашних кто-то мог знать?

– Дык Устин знал, вестимо. Может, Дашке хвалился. Он на язык несдержан был.

– А ключи от сундука?

Николай пожал плечами.

– Осип Матвеич при мне только раз его отмыкал. Вроде тогда из кармана ключ достал. Не помню, лет-то уж сколько прошло.

Филиппов сделал очередную отметку в блокноте, постучал карандашом по столешнице.

– А мог ли Осип Матвеевич оставить дома ночевать незнакомых людей?

– Бывало и такое. Три мужика в доме как-никак. Собаки опять же. Но много народу не пустил бы. Говорю ж, опаслив он был.

– Понятно. Ну, ступайте. Спасибо вам за помощь. Из города не уезжайте, возможно, нам потребуется еще что-то уточнить.

Николай молча кивнул, поднялся и хлопнул дверью. Филиппов двинулся следом, но успел увидеть лишь широченную спину – Николай, не одеваясь, выскочил на улицу. Владимир Гаврилович подошел к столу у окна, отхлебнул из оставленного стакана обжигающего крепкого чая, положил рядом две копейки и тоже вышел из трактира. Николай курил в сторонке, прижавшись к стене и подставив январскому ветру усатое блестящее от слез лицо.

* * *

23 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Васильевский остров. 11 часов 18 минут

Под мерное цоканье подкованных копыт, под поскрипывание полозьев по укатанному снегу, в тени поднятого полога очень хорошо думалось. Константин Павлович, откинувшись на диванную спинку, неспешно рассуждал про себя. О расследовании передумано было уже многое, и до встречи с бывшими симановскими работниками размышлять было не о чем. Потому мысли титулярного советника приняли философский настрой. Сперва он попикировался с высшим начальством, поставившим жизни простых людей ниже покоя и благосостояния персон, и так обласканных судьбой и сильными мира сего, – разумеется, не вслух.

«Ох, просчитаетесь, господин Драчевский. Ведь видели уже, что бывает, когда люди униженные и оскорбленные до ручки доходят. И никаких уроков не извлекли, похоже. Думаете, затушили пожар? Такое пламя кровью заливать – все равно что костер маслом лампадным тушить. Тут бы елеем, лаской да послаблениями, облегчением жизни, а не суровостью отеческой. Да и отеческого в такой суровости нет».

Покачав удивленно головой на религиозный оттенок собственных мыслей, Константин Павлович перескочил на деревенского дьячка Илью. Вспомнил, какая упрямая складка обрисовалась у того на лбу, когда он говорил про белое и черное в людях. Вот ведь – вроде бы самого смиренного сословия человек, а все ж свое суждение имеет, и чувствуется, что есть в нем внутренняя сила, чтоб убеждения свои отстаивать. Не богатырь Пересвет, конечно, но, думается, и брат Илья не убоялся бы супостата, пошел с рогатиной против зла и несправедливости.

Неожиданно через образ дьячка проявилось другое лицо – бледное, с плотно сжатыми губами и черными глазами. Последние требовательно смотрели на Константина Павловича из-под надвинутого до самых бровей черного монашеского платка, будто пытались что-то сказать или спросить. Как же звали эту женщину? Маршал вытащил блокнот, нашел нужную страницу: Степанида Саввична Лукина, учительница. Не показалась она в те короткие мгновения сумасшедшей. Что-то здесь крылось, не случайно она оказалась в тот день в общинной избе.

«Конечно, не случайно, – одернул себя от фантазирования Константин Павлович. – Сам же велел собрать всю деревню. Вот и пришла. Верно. Но я-то мужиков собирал. И бойкие бабы, что заявились, со своими мужьями были. А Лукина одна пришла. И бойкостью не выделялась».