Красный снег

– Знамо чем! Поспрашивайте у других-то, что за живоглот ваш Симанов. Как паук ненасытный! Со всех соки тянет, все не нажрется никак. Уж жилетка на пузе не сходится, а он все подгребает, подтаскивает! И не лопнет ведь! И никакая холера к нему не липнет, к красномордому!

– Вы же работали у него? Вас он тоже обманывал?

– Работал. С ночи до зари батрачил не разгибаясь. И за конюха, и за кучера, и сено косить, и лен возить – все на моем горбу. Устин раз косой махнет, пока я делянку выкошу, он один навильник ковырнет, а я уж копну перемечу! Но Устинка – сын, а Васька – холоп! Ржи мешок кинет – и жри его всю зиму. В одних портках от него ушел.

– Сами ушли? А то вот сестра его Анисья говорит, что Симанов вас за пьянство выгнал.

– За что?! – Худалов вскочил так резко, что табурет не устоял, бухнулся об пол. – За пьянство?! Да я даже в праздники не разговляюсь! Окромя кагора на причастии ни разу в роте не держал пакость энту! Да чтоб их там всех кондрашка разбила, Симановых энтих! Всю породу ихнюю!

– Сядьте, Худалов! – Маршал стукнул кулаком по столу. – Уже не возьмет их ваша «кондрашка»! Убили их всех в ночь на вторник.

– Как… убили? Кто?..

– Если бы я знал кто, я бы с вами сейчас не разговаривал.

Дворник поднял табурет, сел, растерянно хлопая глазами.

– А как же?.. Как всех-то?.. И ребятишек?.. А вы ж про Анисью казали…

Маршал отодвинул блокнот, постучал карандашом по клеенке. Память безжалостно подсунула картинки из симановской спальни.

– И ребятишек тоже. Топором. Анисья цела, убили тех, кто в доме у Симанова жил.

– Ах ты ж! И Дашку, стало быть? Ох! И Алешку?

– Да, всех.

– Надобно Николаю донесть! Это брат Алешкин родный. Он тут, в городе, в трактире служит.

Худалов снова вскочил, начал развязывать фартук. Узел не поддавался, и он принялся стаскивать его через голову.

– Не спешите. У него сейчас мой коллега. Уже все, должно быть, рассказал. Вы давно его видели?

– Кольшу? Да заходил ко мне раза два. Первый раз летом, я ишшо уехать не спел. Работу спрашивал. А другой раз перед Рождеством. Посидели чуть, чая выпили.

– А Степаниду Лукину вы знали?

– Учительшу? – Василий снова сел. – Знал, конечно. Она, говорят, малеха умом подвинулась.

– Что значит «говорят»?

Худалов почесал затылок, будто помогая мыслям.

– Дык я ее дурной-то не видал не разу. Мать сказывала, а сам не встречал ее.

– А мать не сказывала, почему с ней такая метаморфоза приключилась?

– Чего приключилось?

– Умом почему учительница тронулась, как вы говорите?

– А. Не, не говорила. Да я и не спрашивал. Мало ли за что Бог наказывает.

– Ну да, Бог…

Константин Павлович снова раскрыл блокнот, ткнул карандашом в сторону двери.

– Зовите своего Митьку с ворот. И остальных тоже мне сыщите, включая старшего дворника. Будем проверять ваше алиби.

– Чего проверять? – Худалов опять взлохматил на затылке космы.

– Зовите, говорю.

– Других поищу, а Митька не пойдет. Не положено ему отлучаться, у нас строго с этим. Вы уж поспрошайте у него сами там, на месте, алибю энту.

– Хорошо, – поднялся Маршал, – поспрошаю. И к старшему сам зайду. Номер квартиры какой?

* * *

23 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Казанская полицейская часть. 13 часов 22 минуты

– Алиби Худалова подтвердили все дворники, включая старшего.

Маршал встретил Филиппова прямо у дверей участка – подъехали совершенно одновременно, будто специально. И прямо на крыльце, за папиросой, обменялись результатами своих изысканий.

– Сговориться не могли, пока он их собирал?

– Все пятеро? Да еще старший? С чего бы им его выгораживать? Да и я к старшему дворнику сам сходил, и к привратнику тоже, пока Худалов мне остальных собирал.

– Ясно. Выходит, у обоих работников Симанова подтвержденное алиби. Тупик вырисовывается, голубчик. – Филиппов отбросил окурок. – Идемте, в кабинете договорим – все-таки зябко здесь.

Маршал тоже выкинул папиросу, открыл дверь, пропустил патрона перед собой. Внутри было привычно многолюдно и суетно: заявители, нарушители, блюстители.

– Владимир Гаврилович! Константин Павлович!

Павел Евгеньевич Кушнир, удостоверившись, что его услышали, быстрым шагом заспешил по коридору к коллегам.

– Вы к себе? Уделите минуту? Есть что рассказать.

В кабинете Филиппова гости расселись по «своим» местам: Маршал устроился у широкого подоконника с папиросой, а Павел Евгеньевич опустился в свое любимое кресло с подлокотниками, отполированными рукавами многочисленных посетителей.

– Я изучил доставленную из Поповщины еду, питье и посуду, – торжественным тоном начал доктор. – И, кажется, могу вам прояснить некоторые темные места этого дела. – Перебивать его никто не стал, пришлось продолжать: – Водка хорошая, безо всяких примесей. Дорогая, «белоголовка»[11]. Закуска тоже вполне себе обычная. А вот квас с секретом, да-с. – Он снова обвел взглядом слушателей, возмутился: – Господа, ей-богу, ну вы хоть проявите эмоции! Мне же совсем не интересно вещать в тишину, да-с!