Красный снег

– Ох, простите. – Казалось, с этими словами из доктора выпустили весь воздух, и Петр Леонидович оплыл на стуле. – Совершенно сумасшедшая ночь. Меня ведь ограбили, дорогой мой. Сквозь эти стеклышки я смотрел нынче ночью сперва в черное дуло револьвера, а потом в участливые глаза полицейского начальника.

Пациент нахмурился.

– Ограбили? И только? Никто не пострадал?

– Нет, любезный, слава богу, обошлось все дорогими побрякушками. Да и не сильно уж дорогими – жаль лишь репетир[13] от Буре, мне эти часы мой первый выпуск презентовал, золотые, с памятной гравировкой. Все остальное мелочи, наживем еще.

– Да вы не волнуйтесь. Найдутся ваши вещи. Полиция должна была составить опись похищенного и известить всех ювелиров и скупщиков. Как только им принесут что-либо из списка, они тут же уведомят сыскное отделение. Хотя с часами, конечно, может выйти и иначе. Могут из-за надписи не понести в скупку. Ну да понадеемся на жадность и недалекость грабителей, обычно у них эти качества в доминанте.

Доктор Привродский нахлобучил треснутое пенсне, пристально посмотрел на Пациента.

– Позвольте… А откуда у вас такая осведомленность о полицейских порядках?

Пациент легкомысленно пожал плечами.

– Знаю откуда-то. Может, я в прошлом был сыщиком.

И он рассмеялся – так ему понравилась эта мысль.

– Понятно, – протянул доктор, продолжая щуриться. – Ну а в целом как вы? Не очень вас вчерашняя прогулка разволновала?

– Нет, все хорошо, спасибо. Вот только то место, где мы напугали даму. Что-то в нем есть. Я бы, если вы не возражаете, еще раз там прогулялся. Пешком. Мне кажется, я бывал там раньше.

– Непременно. Только для пеших прогулок нам нужно для вас другую пару обуви справить. Попробуем устроить, не откладывая, завтра или послезавтра.

Петр Леонидович вышел, запер за собой дверь, в глубокой задумчивости добрел до своего кабинета, уселся в кресло, подпер подбородок руками. Посидев так минут пять, он, очнувшись, поднялся, снял рожок с висевшего на стене аппарата, крутанул ручку.

– Барышня, дом генерал-майора Воейкова. Любезный, говорит доктор Привродский. Будьте добры, пригласите Евгению Владимировну к аппарату.

Из рожка что-то проскрипели.

– Разумеется, подожду. Нет, подожду. Скажите, что дело срочное.

Через пару минут телефон откликнулся участливым женским голосом:

– Петр Леонидович, что еще стряслось? Я все-все рассказала Владимиру, он уже принял меры. Негодяев обещали поймать предельно быстро. Все лучшие силы полиции велено отрядить.

– Спасибо, спасибо, голубушка. Но я не об этом. Хотя снова мне нужна будет помощь вашего супруга. Мне крайне важно получить фотографические карточки всех пропавших в прошлом полугодии полицейских.

– Всех-всех? По всей России?

– Нет-нет, только столичных. Есть карандаш? Запишите приметы.

* * *

24 февраля 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 12 часов 40 минут

Заметенное снегом кладбище ощетинилось черными крестами у самого леса, в полутора верстах от забора крайней избы. Свежеструганые сосновые гробы везли от церкви на шести подводах через всю деревню: Осипа Матвеевича, Устина, Дарью и Алексея Боровнина разместили каждого на своих санях, а шесть маленьких детских гробиков поместились в оставшихся двух. Впереди скорбной процессии с непокрытой головой шел дьячок с иконой в руках и тихонечко что-то напевал. Позади, вытянувшись в коричнево-серый хвост с черными пятнами бабьих платков, медленно перебирали ногами люди. Бабы подвывали, мужики хмурились и сжимали в руках лохматые шапки. На полпути в чьем-то пустом дворе заскулила собака, подхватила соседская, и так и не смолкали до самого последнего дома, провожая воем оставляющую за собой еловый след людскую гусеницу.

Константин Павлович Маршал шагал чуть сбоку от основной массы скорбящих, пристально вглядываясь в нахмуренные или зареванные лица, пытаясь разглядеть что-то необычное, неправильное для ситуации. Всяк горевал по-своему: кто-то кусал губы и ломал брови, кто-то вытирал глаза мохнатым рукавом тулупа, кто-то ревел в голос, никого не стесняясь. В общем, ничего неуместного.

Николай Боровнин – его указал Маршалу следователь Волошин – вел седую мать, придерживая за плечи. Беззубый рот старухи с ввалившимися губами был раскрыт, она судорожно глотала морозный воздух, будто не могла надышаться, и, почти не мигая, смотрела на гроб сына. Сам Николай шел, уронив голову, и утирал картузом беспрерывно катящиеся слезы.

Василий Худалов, простоволосый, как все мужики, хмуро кивнул Маршалу.

Стеша Лукина шла самой последней; высокая, тонкая даже в зимнем тулупчике, она слез не вытирала, хотя лились они тоже безостановочно. Девушка лишь что-то шептала одними губами и сжимала побелевшими пальцами маленький образок. К мокрой, розовой от мороза щеке прилип выбившийся из-под платка золотистый завиток.

У кладбищенских ворот Илья обернулся.

– Все. Сымай, стало быть!