Красный вагон

Глеб взял лопату, поддел глыбу ноздреватого, уже слежавшегося снега и швырнул в сторону.

Это только вначале может показаться, что снег бросать легко. Швырнешь пятнадцать — двадцать лопат, и уже у тебя все ломит, болит и противно ноет. И кажется, на лопате не снег, а комок тяжелой, мокрой земли, слитки железа.

А тут еще вдобавок Глебу попалась лопата с корявой, неудобной ручкой. Если бы порядочная лопата, было бы еще ничего. Не первый раз. Но этой просто-таки дурацкой лопатой Глеб сразу же натер на руках волдыри.

Сначала на пальцах выскочили красные пятачки, потом эти пятачки побелели, вздулись и лопнули.

Но все равно Глеб не подал вида, что ему больно. У Луки еще и не так болела рука и то молчал.

Глеб снял полушубок и снова начал швырять наверх комья снега.

Так его!

Так его!

Так его!

Прошел час, и директор крикнул, чтобы все вылезли из траншеи, отдохнули и погрелись возле костра.

Возле березок на расчищенной от снега площадке жарко пылали огромные круглые чурбаки. С дерев, тронутые теплом костра, звеня, осыпались белые хрупкие льдинки. В стороне по-комариному зудел на ветру жесткий пятнистый листок шиповника.

Возле тепла руки у Глеба заныли еще сильнее, и он не знал, как унять боль. То приложит к рукам втихомолку снега, то засунет их в карманы.

Боль была такая сильная, что Глебу казалось, будто у него сейчас все болит — и ноги, и голова, и зубы, и даже ногти, которые, как известно, никогда у людей не болят, потому что они бесчувственные.

И тут в голову Глеба пришла мысль — пойти к Луке и попросить, чтобы он что-нибудь сделал с этими несчастными руками. Перевязал их бинтом или смазал йодом. Наверняка у них тут есть брезентовая сумка с красным медицинским крестом посредине.

Глеб хотел было уже идти к брату, но тут Лука сам появился возле костра. Подошел, сел возле Глеба на бревно, как-то очень загадочно улыбнулся и спросил:

— Ну что, лицемер, как дела?

Лицо у Луки было совсем не злое, а, наоборот, доброе и приветливое. Он, Лука, очень редко бывает таким...

Глеб понял, что Лука разговаривал с директором и уже знает, как директор выгнал их с Варей вон.

И тут неизвестно почему руки у Глеба стали болеть меньше. Глеб поднялся и пошел прямо к траншее.

А Лука пусть как хочет — пусть обижается, пусть не обижается. Глеб никогда лицемером не был и не будет.

Глеб снова взял свою неуклюжую с корявой ручкой лопату и снова начал швырять снег.

Так его!

Так его!

Так его!

Лука стоял на краю траншеи, не торопясь докуривал папиросу, смотрел на Глеба и, наверное, думал, что Глеб совсем не лицемер, не капиталист и не узурпатор.

А может, Лука и не про это думал. Разве его, Луку, поймешь, что он думает?

Быстро догорел зимний день. Потемнело над соснами небо, на снег легли от деревьев синие строгие тени.

В стороне урчали бульдозеры, пыхтел, набирая пары, паровоз. Еще немного, и он покатит по расчищенному пути, повезет к путеукладчику длинные, прибитые к черным шпалам рельсы.

Глеб швырял без передышки снег и никак не мог понять, почему это у него так светло и чисто на душе. Будто бы кто-то его похвалил, будто кто-то ни с того ни с сего отвалил ему хороший подарок или поставил в дневник самую лучшую отметку — пятерку...

Глава девятнадцатая

Когда работаешь и впереди у тебя хорошая, большая цель, время быстро летит вперед.

Отшумели в тайге метели, и снова заглянула сквозь ветви деревьев синими, еще застенчивыми глазами весна.

Днем таяли на солнцегреве снега, и быстрые ручьи, грохоча и спотыкаясь на камнях, неслись к черной, разлившейся по логам и распадкам реке.

Но зима не хотела сдаваться без боя.

Откуда ни возьмись, набегут вдруг на небо серые, тяжелые тучи, и снова сыплет в черную ледяную воду мелкий, липкий снег.

Далеко ушла от красных вагонов просека. Даже на ночь не возвращались порой лесорубы к теплому печному огоньку. Там работали, там варили сами себе похлебку и там же спали. Одни — в брезентовых палатках, другие — просто так. Бросят на землю охапку сосновых лап, разведут рядом костер и спят, не снимая валенок и полушубков.

Еще месяц-другой — и прости-прощай красные вагоны.

По Северной дороге, оглашая гудками примолкшие чащи, помчатся тяжелые товарные составы, блеснут окнами и скроются вдали быстрые пассажирские поезда.

Лесорубам попался самый последний и самый крепкий орешек. Вдоль берега тянулась стена могучих лиственниц и корабельных сосен с пересохшими до самых макушек ветками. Пока такую лиственницу или сосну свалишь, не раз умоешься соленым потом.

Глеб чуть не каждый день ходил к лесорубам.

Федосей Матвеевич раздобыл Глебу топор. Маленький, ладный, с гладким березовым топорищем.

Поработаешь часик-два — и домой.

Лука, как видно, примирился с этим

Только однажды подозрительно посмотрел на Глеба из-под густых широких бровей и сказал:

— Нахватаешь ты, Глеба, двоек в школе!

Хо-хо, «нахватаешь»!

У Глеба в дневнике сплошные пятерки.

Не только сам уроки выучит, еще и Варе поможет.

Глебу хотелось хоть разик заночевать вместе со всеми в тайге. Глеб приставал, приставал к Луке и все-таки добился своего.