Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах

А Ленин?! И система советских политических символов, которыми пестрит лирика Орлова в зрелые годы?

А это знаки той духовной высоты, которая для него просто несоизмерима с текучкой жизни.

«Есть бытие, а остальное лишь только выдумка…»

То есть: все преходящие символы выдуманы и неинтересны, если сопоставить их с вечностью (она же земшарность, само собой). Их и нет, этих идеологем советской эпохи в ранних стихах Орлова. Есть Белое озеро, есть черемуха родного городка. Есть горящая броня, кровь на снегу, пистолет в обожжённой руке. Но ни крейсера «Аврора», ни взятия Зимнего, ни Мировой Революции, ни коммунизма.

Ленин появляется в 1949 году в огромной поэме «Светлана» — и не сам, а как деталь реальности: на строительстве Волго-Донского канала учительница, словно ведя урок, предлагает рабочим: «Хотите, я расскажу о Ленине и о первой крестьянской ГЭС?» — и рассказывает.

Только через четыре года имя вождя входит в стихи как личное достояние. «И я горжусь навек, что Ленин в атаку лично вёл меня». С этих строк — перелом.

Перелом — в 1953 году. Год и сам по себе — переломный. Имени Сталина как не было, так и нет (ни обличения, ни защиты, чем заняты Слуцкий, Межиров, Самойлов, Тряпкин, Окуджава), но, словно заполняя вакуум, в стихах Орлова с 1953 года воцаряется Ленин. Как знак Бытия — в противовес «выдумкам». Как стержень мироздания. Как знаменование вечных идей.

«А на знамени в небе — Ленин».

А там уж — и само знамя, полученное из красногвардейских рук отцов, и «Аврора» с её залпом, и Зимний, взятый Его Величеством рабочим классом, и продолжающаяся Революция, и «марксизма побеждающая страсть», (несколько странная в устах поэта, чья страсть никогда не была направлена на книжную премудрость), и, наконец, клич: «За мною, коммунисты!» (отнюдь не странный в устах Орлова).

Интересно: Межирова за стихотворение «Коммунисты, вперед!» в либеральную эпоху заклеймили, в искренность не поверили, стихи вывернули в пародию.

Орлову никто никогда не поставил в вину стихи о коммунистах. Его искренность — вне сомнений. Его коммунисты — не винтики Системы, а вестники Бытия:

Они верны без страха и измены
Той партии, в которой состоят,
А ей подвластны даль и глубь Вселенной,
И нет на свете никаких преград.

Преград полно, будет ещё больше. Но Вселенная — изначальная и конечная точка отсчёта. Звёзды, планеты, кометы, ракеты (ракеты, сигналящие начало атаки, перекликаются с ракетами гагаринской эпохи). Земшар времён папоротников и мамонтов, земшар времён Кастро и Хошимина. Звёзды над головой, звёзды на буденновках. Звёздной и вселенской символики настолько много, что обзор её потребовал бы отдельной работы. Я приведу здесь только три точки, в которых весёлый, светлый и лёгкий нрав поэта выражен адекватно, а контекст времени — через поэтический штрих — прорисован исчерпывающе.

Из стихотворения 1945 года:

Просто захотелось оглянуться,
Постоять у моста, у воды,
До неба тростинкой дотянуться,
Прикурить цигарку от звезды.

«Прикурить от звезды» — это покруче, чем «Планета за порогом» из стихов 1975 года.

Из стихотворения 1948 года:

Прокатилась
По синему небу
Над чёрной землёй
И упала
На столбик сосновый
Звезда из фанеры.

Звезда хороша и в космосе, и на знамени… Но самое пронзительное — сорванная боем звезда с солдатской могилы. Фанерная звезда — это так же чисто, как «мрамор лейтенантов — фанерный монумент», эпитафия поколению смертников.

Из поэмы о Циолковском, 1962 года:

И космодром, видавший виды,
Весь тишиной продут насквозь.
«Даёшь вселенную!» — как выдох,
Чуть слышно кто-то произнёс.

Крик свёрнут до шепота. И всё-таки слышен. Крик, подхваченный у отцов и замерший на губах детей перед смертным испытанием.

Стих Орлова жарок, открыт, прост. Тем разительнее тот внезапный озноб, который у него пробивает душу неожиданно и необъяснимо. Это не тот приятный холодок, которым веяло от черёмухи в белозёрских и мегринских палисадах детства, — это именно внутренний холод, настигающий среди «голубых покоев ржи» и лесных «янтарных звездопадов». Такой мотив с начала 60-х годов становится у Орлова постоянным, — никак не отменяя добродушного весёлого «верха» его душевности, он оттеняет её из глубины каким-то неясным предчувствием.

Возникает ещё один мотив: предательство, которое было немыслимо у молодого Орлова: там-то он, как на броню, надеялся на товарищей, знал, что когда поползёт от танка обожженный, прикроют огнём.