Красный век. Эпоха и ее поэты. В 2 книгах

И еще: горький опыт общения с бывшими приятелями, которые в тот момент дружно от него отвернулись: «Без вины не сажают…».

Мемуаристы оставляют портрет Кедрина на исходе юности: военные галифе, заношенная кепка, свалившаяся набок копна светлых волос, изумленные глаза за стеклышками очков. И при всей несуразности одежды и облика — неизменное, врожденное изящество.

Одно время он хочет податься в Крым к Волошину и посылает стихи. В Москве же рассчитывает на Багрицкого. Интересный разброс — между апостолом примирения, жалеющим и красных, и белых, и трубачом расправы, обещающим врагам смерть… Впрочем, ближе всех Кедрину среди тогдашних поэтов — Ходасевич.

В 1931 году он отправляется в Москву, чтобы обрести лавры и шрамы профессионального поэта.

Знал бы он, что лавров не будет, зато шрамов — сверх меры… что московская жизнь — особенно первое, предвоенное десятилетие — обернется не жизненными победами и литературным признанием, а бесконечной нуждой и беспрерывным унижением.

Жилье — на грани бездомья. Клетушка-фонарик в общежитии Мытищинского вагонзавода. Стол, сооруженный из ящиков. На тринадцати метрах — вся семья: жена, дочь, тетка. Плюс нескончаемые гости из родной провинции, которым негде переночевать, кроме как у зацепившегося за Москву поэта.

Поэт встает до рассвета, идет три километра до станции Тарасовка, спрямляя путь и перелезая через заборы. Электричка до Мытищ — в 6.36. Работа — на износ: правка заметок для заводской многотиражки. Спасательный круг — рюкзак рукописей из издательства «Молодая гвардия», норма — двести папок в месяц. Репутация Кедрина-литконсультанта на высоте благодаря его усидчивости и учтивости. Громогласный Луговской, отбиваясь от просителей, бровями указывает на Кедрина: «Идите к нему, это я — в улучшенном виде».

Свои публикации — от случая к случаю. Главная вещь — «Рембрандт» — при жизни так полностью и не издана[41]. А издана после десятилетних мытарств тоненькая книжка, «ублюдок», «недорезанный, обрезанный»: лучшее выкинуто, худшее вставлено.

На гонорар от книги Кедрин собирается купить одежку жене и себе, часы, велосипед и пишмашинку. Денег хватает только на одежку — пишмашинка остается в мечтах, пишет он на школьной бумаге в клеточку, бисерным четким почерком.

Он пишет, они — режут. Не помогает и отзыв Багрицкого: «Кедрин — один из талантливейших провинциальных (так! — Л.А.) поэтов». Доводы рецензентов не назовешь вздорными. Стихи «на потребу» — плохи, стихи «от себя» — хороши, но не подходят по концепции.

Добавлю: стихи «на потребу» тоже интересны: они показывают, как поэт пытается вписаться в систему, как понимает «социальный заказ» — суть драмы тут тоже высвечивается.

Есть в творчестве больших поэтов
Черты естественности той,
Что невозможно, их изведав,
Не кончить полной немотой…

— 1929 год, диалог с Ходасевичем. Ходасевич за кордоном. А здесь — литературное одиночество, на грани отверженности. Полное отсутствие личных связей, клеймо неудачника. «Талантливый неудачник», — это отзыв Веры Инбер. Ответ Кедрина, записанный женой: «Если есть талант, это уже удача».

В Союз писателей СССР его принимают уже перед самой войной, в 1939 году; в Союзе, его ждет-поджидает Ставский.

Из письма: «Быть маленьким не хочу, в большие меня не пустят».

А начинается московская жизнь с маленького эпизода, в котором большое спрятано как мина. «Микроскопический» факт: поэт покупает дочери куклу. Случайно эту куклу у нее в руках видит незнакомая девочка вида довольно оборванного. Соблазн: отдать куклу оборванке и тем преподать дочери урок альтруизма. Видение: вечно пьяный грузчик, колотящий дочь… драки, ругань, пьянка, воровство… Но страна, у которой на руках «известь и порох» (прекрасный образ!) не даст девочке пропасть! Придут комсомольцы, свяжут буянящего пьяницу, спасут его дочь: отмоют, оденут и… дадут куклу!

Стихотворение заверстано в журнале «Красная новь», контрольный оттиск по принятому порядку прямо из типографии отправлен товарищу Сталину. И тут опомнившиеся редактора засекают в стихотворении… мелкотемье?.. Нет, это термин позднейший. Капитулянтское прекраснодушие? Гнилую интеллигентщину? Они срочно выбрасывают стихи из номера.

Меж тем, из Кремля возвращен экземпляр с пометками. На «Кукле» резолюция: «Прочел с удовольствием. Сталин».

Интересный поворот. Мы знаем, что тиран рубит головы и давит непокорство. Стало быть, бывает и иначе? Особенно если у тирана есть художественный вкус. Может быть, именно эта резолюция спасла Кедрина от скорой расправы на костоломном литературном поле 30-х годов. И он дожил до войны и Победы… А «Кукла» неотменимо встала на открытие его посмертных изданий?