Красный вереск

Жестяной хруст послышался в темноте, и Олег дёрнулся, но сообразил, что это просто вспороли банку трофейных консервов.

— Держи! Да не проливай же!!!

— Попробую… Краславко, толкни… Иииихххх!

— Пошло! Как свет свят, пошло!

Запахло рыбой. Олег ощутил несколько чувствительных пинков по крошну и услышал задыхающийся от радости голос Краслава:

— Вольг, ползи! Ползи, пошло!

Через пару сажен под руку попало что-то липкое и мягкое, но Олег лишь фыркнул в темноте. Это были не кровь или мясо.

Это была рыба в масле.

* * *

Через десять минут они лежали на холодном песчаном берегу. Птичья грохотала у ног, вырываясь из трещины в стене и уносясь дальше, в глубины пещер, к озеру Светлому. И её грохот, наполнявший каменный мешок, не мог заглушить дружного, весёлого смеха семнадцати парней. Остановиться не представлялось возможным — ужас положения, в котором они очутились было, курьёзность выхода из него создали дикую смесь, и, стоило веселью пойти на убыль, как кто-нибудь заново что-то вспоминал, и хохот возобновлялся. Олег припомнил Райкина: «И вылез я оттуда — весь в бычках!» — хотя никто толком ничего не понял, но ржали снова.

Банка консервов принадлежала Йерикке. Его же была и идея с маслом. Когда они вроде бы всё же отсмеялись, Гоймир серьёзно спросил:

— Резан, а вот как — ты вправду думал, что можно ТАК-то?

Он не сказал — как. Но Резан понял. В темноте об этом говорить было легче…

— Шестьнадесят и один, — послышался его голос. — Жить-то очень хочется. Да не всякой жизнью…

— Парни, — послышался голос его брата. — Простите. Коль хотите — на колени стану, одно простите!

— По-тёмному всё одно не увидим, — откликнулся Гоймир. — Но, как светом будем, припомни мне, чтоб я тебе шею намял.

— А то! — радостно завопил Данок, и всё было снова расхохотались, но Олег вдруг с заминкой произнёс:

— Что-то… не так… — и не успел даже прояснить — что. Йерикка вскочил:

— Тихо!!! — крикнул он напряжённо, и все услышали приближающийся шелест. Что-то съезжало по «их» проходу. — В воду, быстрее! Это фугас!

Раздумывать было некогда. Рискуя размазаться о камни, утонуть или перетопить барахло, мальчишки попрыгали в чёрные воды Птичьей. Течение подземной реки подхватило их и унесло куда-то под своды как раз в ту секунду, когда из дыры на берег выпал и глухо разорвался газовый фугас.

…Плыть оказалось не так трудно, как Олегу думалось вначале. Птичья очень быстро успокоилась, и даже снаряжение не мешало очень уж. Вот только дикий холод донимал — Олег переставал чувствовать руки, которыми цеплял воду, как вёслами. Ребята перекликались — не потому, что так было нужно, а просто уж очень жутковато было плыть в сплошной, окружающей со всех сторон черноте. Автомат и крошно давили на спину, стараясь опрокинуть. Холод и борьба с собственным снаряжением оказались так увлекательны, что Олег не понял, когда же их выбросило на дно озера — просто в какой-то момент его вдруг втянуло под воду — и не успел он испугаться, как из чёрного мира вынырнул в зелёно-прозрачный, где вода была со всех сторон. Неподалёку плыл Богдан, лицо его выглядело изумлённым, волосы медленно развевались вокруг головы. Олег испугался, что с грузом не сможет выплыть, сделал несколько энергичных рывков — и понял, что поднимается…

…Наверху их никто не ждал. Очевидно, преследователи были уверены, что горцы всё ещё бродят где-то в глубинах пещер — и не поспешили перекрыть берега озера. Достаточно крутые, они, тем не менее, не смогли задержать ребят, выросших среди скал. Выбравшись на сушу и даже не обсыхая, они отшагали пять вёрст к северу и только там позволили себе разбить стоянку в предгорьях, уже на территории Оленьей Долины, в небольшой ложбинке, поросшей сверху молодым сосняком. Они разожгли под каменным козырьком костёр — позволили себе большой и жаркий — развесили кругом барахло и расселись у огня: греться, сушиться, есть и чистить оружие. Холод занялся «пушками» Гостимира — с условием, что он споёт. Морок под общий хохот предложил даже съесть за Гостимира его порцию — пусть поёт подольше.

Так или иначе, но Гостимир, поев, прислонился спином к камню, нагревшемуся от огня — и, не доставая гуслей из промасленного чехла, запел. Он удивительно пел — словно песня служила ему вторым языком, таким же родным и привычным, как горским диалект… А Олег не увидел уже ничего странного в том, что Гостимир пел знакомое…