Красный вереск

— Хвала племени Сварогову:
И вам, навьи-предки.
И вам, люди-потомки,
И всей Верье славянской —
Хвала ныне и ввеки!

Славны преданья веками стояли!

Славная память славным героям.
Павшим за Верью, за веру славянства —
Славная память и ввеки, как часом!

Труд их и подвиг, вера, преданья

И нашему братству одно окреп и защита!
Станем же смело, как встарь вставали
Предки, нам жизнь сохранившие!

Станем же смело, не устрашившись

Зависти, злобы, ков вражьих!
Бури проходят — одно сияет
Щит Дажьбожий, солнце славянства!..

«А ведь это и правда так, — подумал Олег. И с удивлением понял, что плачет. Но это не были слёзы страха или горя… Это были слёзы странной гневной радости, от которой кровь быстрее бежала по жилам и тяжелели кулаки. — Ну убили они этих ребят. Ну убьют и нас. Войну им всё равно не выиграть. А умирать страшно, когда знаешь, что ничего после тебя не останется…»

А десять голосов взвились и загремели над морским прибоем:

— Братья, знамя наше
Пусть разовьётся над нами —
Жив дух славянский!

* * *

На этот раз Гоймир приказал не стрелять в парламентёров. Молодой хобайн-офицер поднялся к позициям горцев один, оставив сопровождавшего с белым флагом внизу, и стоял под дулами автоматов открыто, поигрывая веточкой вереска. Он был светло-русый, настоящий славянин, мало чем отличающийся от самих горцев, но заброшенный на ТУ сторону — непримиримый враг…

Гоймир вышел ему навстречу и, остановившись в нескольких шагах, спросил:

— Что сказать хочешь?

— То же, что хотели сказать те, кого вы убили, — спокойно ответил хобайн. Сдавайтесь, или никто из вас не увидит следующего утра.

— Клянусь Дажьбогом, — Гоймир вскинул руку, — и вереском, который ты держишь в руке, что никто из нас не сложит оружия. И пусть будет, как будет.

— Мы не пожалеем снарядов, — пообещал хобайн. Но лицо Гоймира уже стало скучающим, он повернулся и зашагал вверх по склону, к своим, больше не удостоив врага ни единым взглядом или словом…

…День тянулся, как похоронная мелодия. Ветер улёгся, тучи висели над морем и скалами, как раньше. Изредка постреливали со стороны врага, но даже попасть не старались. Орудия пока молчали.

Олег искал Йерикку, а нашёл Богдана. Сидя со скрещёнными ногами под прикрытием камня, мальчишка что-то старательно малевал взятыми у Одрина маркерами на куске плаща. Рисовальщик из Богдана был так себе, но Олег различил оскаленную морду рыси…

— Что рисуешь? — поинтересовался землянин. Богдан, увлёкшийся своим занятием до полной глухоты, смущённо вскинулся, но тут же доверчиво ответил:

— Стяг наш рисую. А то в бою тоскливо уж очень, разом ничего над собой не взметнуть…

Олег постоял, посмотрел. А потом зашагал по камням дальше — и почти тут же обнаружил Йерикку на берегу звонкого ручейка, проложившего себе путь в гранитном основании скал. Рыжий горец сидел, прислонившись спиной к камням и обхватив колени руками. Он разулся, поставив куты рядом, тут же стоял пулемёт.

— Привет, — сказал Олег, присаживаясь на уже привычным жестом подстеленную полу плаща. Достал наган, начал крутить на пальце, как ковбой в вестерне. Йерикка сидел совершенно неподвижно, глядя перед собой остановившимися глазами. И Олег вдруг заметил, что он слушает сиди-плеер. — Что там стоит? — поинтересовался мальчишка, с размаху бросая револьвер в кобуру.

— У Ревка взял, — Иерикка протянул наушники Олегу.

Ни музыка, ни слова Олегу знакомы не были. Молодой голос пел пол гитару и отделённый стук барабана — отчаянно и печально:

— Это не игра, вспомни, как вчера
Этим мальчикам был неведом страх?
Автомат в руке, след от пули на виске —
И последняя улыбка на губах…

Я не говорю, что бога нет,

Но кто же знает, для чего,
Смеясь жестоко, нами он играет?!

Я уверен в том, что бог — шутник;

Когда меня он примет —  я увижу,
Как смеётся он над нами —
Он всё видит!

Боже, дай ответ, для чего в пятнадцать лет

Ты назначил нам всех иллюзий крах?!
Что ты скажешь нам, когда завтра где-то там
Мы увидимся с тобой на небесах?!.