Красный вервольф

— Братцы, не губите! Я свой, нашенский, бес попутал, вот на службу к фрицам и подался! Только не убивайте, клянусь, я не выдам! Мамой клянусь, землю жрать буду, но ни слова не скажу проклятущим фашистам!

Голосил он знатно. Особенно для человека, скрючившегося в позе зю мордой вниз. Спина мелко дрожит от напряжения, по шее сползают капли пота, хотя на улице, прямо скажем, уже не жара.

— С чего бы мне тебе верить? — хмыкнул я. Расслабился чуток, но не слишком. Ну, допустим, сейчас он на меня не бросился, но кто ему мешает по возвращению в Псков явиться в комендатуру и выложить ребятам из абвера, СД и прочим разновидностям полицаев все, что он тут видел? И хрен я тогда успею из города ноги унести, как пить дать, болтаться мне на фонарном столбе, в назидание особо строптивым поселянам.

— Чем хошь клянусь, вот те крест! — водила понял, что убивать сию секунду я его не собираюсь, и рискнул приподняться. Половина лица в грязи — глаза выпучены, а лицо такое беспомощно-жалостливое. — Я бы сказал тебе, что детишки у меня малые, но так ведь нет никого, один я! А порешишь меня сейчас, так и не успею я семейством обзавестись совсем… Не губи, братишка! Что хочешь для тебя сделаю…

— Много болтаешь слишком, — нахмурился я и взялся за рукоять ножа.

— Порежь его, дядь Саша, да и дело с концом, — хмуро проговорил Рубин. — Трепач он какой-то, выдаст, это к гадалке не ходи…

— Христом-богом молю, не губите… — снова заныл водила. Его круглая ряшка скривилась и он сразу стал похож на сердитого младенца. Правда, отягощенного щетиной и толстомясым сизым носом.

— Каким еще Христом-богом ты клянешься, паскуда, — ласково проговорил распрямившийся Кузьма. — Отродясь жиды так не клянутся.

Я удивленно воззрился на лесника. Надо же, как в его исполнении прозвучало уничижительное слово «жид». Не как оскорбление вовсе, а даже как будто нежно так.

— Дядько Кузьма? — дикие глаза водилы вперились в лесника. — Не признал сразу… Дядько Кузьма, скажи им, что я не выдам! Ты же тоже… Того-этого… С фрицами…

Я фыркнул, не сдержав смешок. Чуть в голос не заржал. Бл*яха, поседеешь тут с этими коллаборациями-перебежками. Хрен поймешь, кто свой, кто чужой.

— Михалыч, этот хрен что, правда еврей? — спросил я и сплюнул.

— Яшка-то? — захохотал Кузьма. — Ну ежели человека зовут Яков Моисеич, то кем же ему еще быть-то? Рожей вот только не в отца пошел, тот кучерявый был, как негр почти. А у этого рожа рязанская. Метрику-то купил поди, чтобы фрицы тебя не раскололи?

— Две тысячи рублей отдал, все чин-чином сделали! — водила явно приосанился. — Теперь я не Яков Шпиро, а вовсе даже Дуньков Колька! Во как! Аусвайс могу показать, ежели стрелять не будете!

«А повеселел, я смотрю, наш перебежчик…» — подумал я и криво ухмыльнулся.

— Да много мы тут разберем, в потемках, — сказал я и махнул рукой. — Так, орлы, надо наводить декорации и валить отсюда. Нам еще в город надо пробраться, чтобы никто не заметил.

Яшка, счастливо избежавший гибели, активно включился в работу. Тело здоровенного оберштурмфюрера нам пришлось ворочать вчетвером, и то чуть не надорвались. Как слон, с*ка, весит.

Тэк-с, как бы нам вас так расположить, ребята, чтобы камрады из «Аненербе» за это дело еще прочнее уцепились? Сейчас нагоним мистического тумана, штаны свои нацистские обделаете!

Кладбище старое — это очень удачное соседство. Но размещать мертвые тела на могилах я не стал, незачем память оскорблять. Для «мизансцены» выбрал ложбинку впритык к покосившейся оградке. Руки громилы связал веревкой, которая нашлась в машине у фрицев и подтянул к нижней ветке. Теперь фриц сидел, задрав руки. Башка завалилась на бок. Ага… Быстрым росчерком вырезал ножом на лбу перечеркнутую «Z» — вольфсангель. Почти как Зорро, с поправкой на время. Так, что там еще? А, точно. Следы когтей же! Я рванул его китель, обнажая безволосую могучую грудь. Выцарапал три следа когтя.

— Подожди! — Злата тронула меня за плечо и хихикнула. — Вот так еще можно!

Она водрузила на его голову сплетенную из веток конструкцию, приблизительно похожую на пирамиду. Мы отступили на шаг, полюбовавшись на результат. А, точно! Камешек с руной. Я припрятал с того раза оставшиеся. Надо бы как-нибудь на досуге нового антуража накорябать.

— Придержи его голову, — попросил я Злату и сунул громиле между зубов нож. На мгновение показалось, что в его открытых остекленевших глазах мелькнула ненависть. Фу ты, пропасть! Показалось… Я сунул ему в зубы плоский камешек, не разглядывая, что там на нем было нарисовано. Почти стемнело уже, не до разглядываний.

Так, теперь второй.