Красный ветер

— Заткнись. Ты, видно, и впрямь сошел с ума в своем перевернутом танке. Или хочешь разделить участь лейтенанта Урелли? Полетишь за наградой в Рим, а по дороге…

— Иди доноси, — не успокаивался Матеотти. — Иди, чего же ты стоишь? Дуче наверняка пришпилит к твоему кителю крест за…

— Заткнись, идиот! — вспылил и Буорони. — Я не шпик! А на золотой или серебряный крест мне начхать так же, как и тебе… Понял? И, если хочешь знать, я тоже скорее бы снял шляпу перед тем человеком, который бросил себя под твой танк, чем перед твоим «подвигом». Ну, иди доноси! Чего же ты стоишь?

— Буорони… — Матеотти посмотрел на своего приятеля так, как никогда еще не смотрел. Он будто впервые увидел этого человека. — Буорони, — мягко повторил он, — ты это серьезно? Ты и вправду понимаешь меня? Ну, скажи, Буорони?..

После этого разговора они почти все время были вместе: Буорони, боясь как бы Матеотти вновь не сорвался, не оставлял его одного и ходил за ним по пятам, точно нянька. И они могли говорить друг с другом о том, что их тревожило и волновало, и Матеотти постепенно приходил в себя, уже не искал одиночества и, казалось, становился тем же человеком, каким и был до того памятного боя…

Матеотти наконец снова дали танк — новенький «ансальдо» с усиленной броней и, в знак признания его заслуг, разрешили самому подобрать экипаж. А они вместе с Буорони уже давно подыскали нужных им людей, и к вечеру все было готово: на следующее утро предстоял бой, в котором должны были участвовать и Матеотти, и Буорони.

Их машины шли рядом. Из университетского городка грохала республиканская артиллерия, с высоток строчили пулеметы, отсекая от танков мавров и итальянских пехотинцев.

Слева шли бандеры марокканцев — отборных головорезов, набивших руку на подавлении своих непокорных собратьев в Африке, за ними — особая часть мавров, в чалмах и неизменных своих бурнусах. Те шли в психическую атаку полупьяные… Мавров должен был встретить батальон анархистов, залегших в окопах: итальянскую пехоту, прикрытую танками, поджидали батальоны интернациональной бригады.

Бой разгорался с необыкновенной стремительностью и той яростью, когда противники начинают слепнуть от ненависти друг к другу. Анархисты первыми открыли шквальный огонь по маврам, но те продолжали идти вперед, оставляя позади десятки трупов. Все ближе и ближе к окопам: анархисты уже слышат их дикие завывания — не то молитвы, не то боевые кличи. Кто-то из них подает команду, анархисты выпрыгивают из окопов и бросаются в контратаку. Рывок, еще рывок… Но вот мавры открывают наконец огонь, и анархисты сразу же откатываются назад. Бегут беспорядочно, толпой, и через несколько минут мавры занимают их окопы.

Боясь, что линия фронта на этом участке будет прорвана, интербригадовцы принимают огонь мавров на себя. Батальон имени Гарибальди поднимается в атаку, врывается в оставленные анархистами окопы, и бой идет здесь врукопашную. В ход пущены штыки, приклады, ножи, пистолеты; люди хватают друг друга за глотки, — душат друг друга, режут, стреляют в упор, подминают под себя, втаптывают в землю ногами. Ни завываний, ни диких криков теперь не слышно: все происходит в напряжении, страшном, неестественном молчании.

И уже когда гарибальдийцы почти полностью очистили окопы от мавров, на них была направлена свежая часть — не то марокканцев, не то итальянцев. Позже Матеотти увидел, что и те и другие накатывались одной волной, они во что бы то ни стало решили вновь захватить окопы, оставленные анархистами. И они должны были их захватить — гарибальдийцы потеряли в рукопашной схватке слишком много людей, помощи же ждать им было неоткуда: наступление франкистов шло по всему фронту, батальоны республиканцев таяли на глазах.

Матеотти и Буорони еще перед наступлением получили особое задание: несмотря на то, как будут развиваться события, на них возлагается задача любыми средствами прорваться в расположение батальона гарибальдийцев и смять его, раздавить, уничтожить. «В этом батальоне, — сказали им, — итальянские коммунисты и социалисты, предатели родины. Дуче приказал обратить на них исключительное внимание ни одной этой собаки не должно остаться в живых. И уничтожить их должен не кто-нибудь, а сами итальянцы».

За Матеотти и Буорони наблюдали. Не потому, что сомневались, выполнят или не выполнят они свою задачу. Нет. В их способности верили. Особенно Матеотти — он уже показал свое умение. Но задача представлялась исключительно важной — приказ ведь исходил от самого дуче. И позже надо было подробно доложить, как два молодых итальянских офицера «проучили предателей». Об их действиях несомненно заговорит большая пресса. В конце концов, Матеотти и Буорони будут исполнять не только чисто военную акцию, но, что еще важнее, и пропагандистскую, идеологическую.