Красный ветер

— Вот тут сказано: «Из достоверных источников нам стало известно…» и так далее. Достоверные источники — это ты?

— В какой-то мере и я, — просто ответила Кристина. — Ты недовольна?

— Нет, почему же, — Жанни пожала плечами. — Все ведь правильно. Вот только…

Она закрыла лицо руками и разрыдалась. Да, все правильно. И конечно, правильно напечатано в газете, что отец стал жертвой фашистского террора. И что это акт политического характера… Все правильно. Вот только нет больше отца… Нет и никогда не будет. Жанни не видела, как его убивали, но ее воображение рисовало картины одна страшнее другой. Налетели на него, как стервятники. На беззащитного. И начали втаптывать в грязь… О чем он думал в свои последние минуты? И почему на встречу с ней он шел один? Боже, зачем она назначила с ним свидание около этого проклятого бистро? Если бы она пошла к нему прямо домой, все было бы по-другому. Чего она больше боялась — встречи с ним с глазу на глаз в его доме или слежки?

Вопросы, на которые ей никогда не ответить до конца своей жизни. И до конца своей жизни она будет винить только себя. Только себя…

Кристина сказала:

— Жанни, не думай, будто я не понимаю, как тебе тяжело. Но горе, каким бы сильным оно ни было, не должно нас убивать. Сколько в Испании сейчас матерей, которые оплакивают гибель своих сыновей! Сколько дочерей, оплакивающих гибель своих отцов и матерей! Но они не сдаются, Жанни. Они дерутся, потому что хотят жить… Над нашей Францией тоже бродят тучи. Ты только взгляни вокруг, Жанни! Если где и увидишь затишье, не верь ему. Это перед грозой. Но гром уже грохочет — ты только лучше слушай… Знаешь, Жанни, за что простой народ любит коммунистов? Я тебе скажу. В них стреляют, их гноят в тюрьмах, в концлагерях, но никогда никто из них не останавливается. Они не железные люди, Жанни, они так же могут страдать, как и ты, испытывать боль, утраты ранят их так же, как тебя, но они не останавливаются… И никакая тяжесть согнуть их не может… Я плохо все это объясняю, Жанни, вот когда ты ближе их узнаешь, тогда поймешь… А сейчас я хочу сказать одно: нам тоже нельзя сейчас останавливаться. Ни мне, ни тебе, никому! Я не говорю, что ты должна забыть свое горе, но не надо сгибаться под его тяжестью…

— Я не могу так, как другие, — Жанни в какой-то безнадежности покачала головой. — У меня нет для этого сил. Все во мне надломлено, Кристина. Порой мне кажется, что я уже конченый человек.

— Нет! — Кристина заглянула в глаза Жанни и повторила: — Нет! Сейчас твоя рана кровоточит, но пройдет время, и боль утихнет. Главное, ты не должна чувствовать себя одинокой. Вокруг тебя много настоящих людей, Жанни, которые так же, как ты, испытали немало горя, но нашли в себе силы для того, чтобы бороться. Найдешь в себе силы и ты. И мы тебе, в этом поможем.

Жанни знала, о ком говорит Кристина. В последнее время к ним все чаще стали приходить незнакомые Жанни люди — мужчины и женщины, парни и девушки, — по одежде которых Жанни могла заключить, что это в основном рабочий люд… Обычно они приходили ночами, когда Париж уже спал, Кристина заваривала крепкий кофе, усаживала своих гостей за стол и звала Жанни: «Садись-ка вот здесь, Жанни, послушай, о чем пойдет речь».

Они были откровенны и ничуть не стеснялись Жанни. Из их разговоров Жанни заключала, что эти люди готовятся к чему-то очень серьезному и важному. Говорили о том, что уже сейчас надо добывать оружие — на правительство надеяться нечего, оно все равно предаст народ, стоит Гитлеру лишь перейти линию Мажино. Фашисты, конечно, постараются без промедления уничтожить все левые силы — вот тогда это оружие и понадобится для сопротивления…

Говорили о том, что уже сейчас надо создавать боевые группы и тайно готовить их к боям — учить людей стрелять из пистолетов, винтовок, бросать гранаты, учить конспирации…. Жанни понимала: те, кто приходил к ним на Мулен-Вир, говорят не только от своего имени. Где-то существует какая-то организация, она вбирает в себя тысячи и тысячи вот таких же маленьких ячеек, руководит ими и направляет их действия.

Жанни все сильнее привязывалась к Кристине. Кристина не была похожа ни на одну из тех женщин, которых до сих пор она знала. Никакого кокетства, не говоря уже о жеманстве, удивительная простота — Кристина обладала необыкновенным обаянием, в глазах ее всегда можно было увидеть сочувствие и доброжелательность, и только когда она говорила о фашизме, лицо ее становилось жестким и решительным, слегка удлиненные голубые глаза темнели.

— Фашизм — это исчадие ада! — говорила она резко. — Конкистадоры, инквизиторы, палачи всех времен и эпох — божьи коровки в сравнении с фашистами. Не зря они получили название «коричневая чума»…

В такие минуты Кристина чем-то напоминала Жанни Ласнера. Жиля Ласнера, крестьянина, у которого она жила на ферме близ Монпелье. Ласнер вот так же сжимал кулаки, в его глазах появлялась такая же жесткость и непримиримость… Да, Кристина в такие минуты преображалась. Она словно рвалась в бой, и Жанни невольно думала: «Кристина может быть беспощадной…»