Красный властелин

Камерун повернулся на голос и пренебрежительно скривился. И это называется пайком? Благой Вестник, да в трёх приведённых сопляках нет и половины потребной для патрулирования силы. А если бой?

– Издеваетесь?

– Другим и того не достаётся, д`ор! – сарджент из лишённых дара дворян, но держится с достоинством. – Тем более эти осуждены за кражу овса с конюшен бургомистра, и их можно использовать полностью.

Совсем другое дело! Юлиус осмотрел обездвиженных заклинанием мальчишек – немного помладше его самого, лет по двенадцать каждому, худые, бледные… Жизненная сила с лёгкой горчинкой голода и отчаяния. Последнее придаёт особый привкус, сравнимый разве что с остротой ненависти пленных роденийцев.

Весело забурлила кровь, а пробившееся в окошко солнце больно ударило по глазам. Где же ты, благословенный Вечный Туман столицы? Успокоиться… сейчас зрачки приспособятся к яркому свету.

– Ямато, вот тебе ещё сухарики! – Юлиус пнул обтянутые кожей скелеты. – Или без соли не будешь?

Зверь сыто отрыгнул и замотал головой, отказываясь от угощения. Это же не хлеб, и после мяса кости как-то не прельщают.

– Нет так нет, – обер-кадет по приставленной лесенке взобрался в седло и весело крикнул: – Открывайте ворота, ползуны несчастные!

Обслуга бросилась к тяжёлым створкам, и сквозь скрип плохо смазанных петель никто не услышал брошенное пожелание:

– Да чтоб вы сегодня сдохли, твари.

Никто не услышал… Какое дело волку до проклятий овец? Да и кто будет прислушиваться к бормотанию существ, лишь попущением Благого Вестника именуемых людьми… какие из черни люди?

Корм. Запасы. Консервы.

Михась с явным неудовольствием оглядел заместителя с головы до ног, и тот виновато отвёл глаза:

– Так не было там других красок, товарищ командир. Чем хотите могу поклясться.

– Не верю! – десятник брезгливо подвинул ногой несколько маленьких, размером едва ли в половину армейской кружки, баночек. – Тем более они все разного цвета. Уж кто-кто, а моряки всегда славились запасливостью. Просить надо лучше.

– Проси-и-и-ть?

Удивление в голосе Максима прозвучало столь искренне, что вся злость у Кочика куда-то улетучилась.

– Ну да, просить. Или, в крайнем случае, сменять на фляжку ракии.

На лице заместителя читались противоречивые чувства, наполовину состоящие из лёгкой паники. Отдать ракию? Морякам? За какую-то жалкую краску?

– Они же её выпьют, командир! – паника усилилась.

– И что?

– Так насовсем выпьют!

– Зато самоход будет покрашен.

– А зачем? Он и так хорошо выглядит.

Михась тяжело вздохнул и нахмурился:

– Максим, делай что угодно. Но если через час я увижу хоть одно пятнышко ржавчины… Время пошло! Вернусь – доложишь об исполнении.

Уйти он не успел. Успел только отвернуться, как за спиной раздался истошный вопль:

– Воздух! Драконы!

Огненный плевок расплескался по палубе. Торжествующий рёв и свист крыльев. Стук ледяных осколков по железу.

– Твою же мать! – позднее Михась так и не смог вспомнить, как он оказался на сиденье наводчика. – Максим, подавай!

Первый снаряд ушёл в небо, но дракон уже скрылся в низких облаках. Скрылся, чтобы тут же появиться с противоположной стороны и залить борт корабля огнём. Что, никак не загорается? А вот накося выкуси! Частое фырканье станковых огнеплюек на корме. Проснулись, кагульи выкормыши? Ведь кто-то твёрдо обещал засечь любого пиктийского мага за тридцать вёрст. Совсем тушканов не ловят, придурки винторогие!

Снаряд с лязгом лёг в приёмный лоток. Выстрел… мимо. Крутануть маховики, поворачивая платформу… Выстрел… Свечение колдовского щита… зацепил? Вот же вёрткая вошь! Выстрел… есть!

Столичные высоколобые умники не зря ели хлеб и пили ракию – уже второе попадание вдребезги разнесло пиктийскую защиту, и не ожидавший такого подарка колдун влетел в перекрестье огненных трасс из нескольких ДШК[3]. На драконе влетел, разумеется. Но легче ему от этого не стало – чешуйчатой твари тут же сожгло правое крыло, и под восхитительную музыку воплей ужаса оба упали в воду. Через несколько мгновений на поверхность вынырнула мокрая голова. Человеческая голова.

– Не стрелять! – появившийся на палубе сотник Баргузин сильным толчком сбил с ног прицеливающегося из огнеплюйки бойца. – Не стреляй, твою мать!

– Пожалел ублюдка? – зло оскалился тот. – А они нас жалеют?

– Придурок, – усмехнулся Еремей. – Милосердие захотел проявить?

– Что?

– Пиктийцем и без тебя есть кому заняться. Убери оружие, сынок…

А вокруг мелькающей в волнах головы закружились в хороводе острые плавники.

Глава 17