Красный волк

Он резко поднял голову, посмотрел на темные окна дома напротив. Почему же не знал, очень даже знал, но ему духу не хватало признаться в этом. Господин Ирн-шин сказал, что поможет, если то будет в его силах. А ведь вытребовать содержание для немощной женщины – это же не луну с неба доставать! Для раана его положения это даже и не беспокойство, это вопрос одного обращения или даже намека. Да и так ли плох этот господин Ирн-шин? Он был странноватый какой-то и, похоже, искренне верил в вину отца, но не будь его – Ун бы ковырял камень-тепловик в шахтах на востоке и завтракал и ужинал бы тяжелым ботинком надсмотрщика.

Да и если подумать, после всего случившегося господин Ирн-шин остался их единственным знакомым из прошлой жизни. Всю первую неделю после исчезновения отца им приходили пространные записки и письма от бывших друзей. Они писали о разном, но смысл у их посланий был один и считывался очень легко: мы достойная и приличная семья, и лучше забудьте к нам дорогу, а то как бы чего не вышло. Ним-шин же и его отец даже письма не прислали.

«К черту их всех. Завтра же по дороге на службу оставлю прошение в приемной господина Ирн-шина», – решил Ун. В конце концов, он же не за себя собирался просить, а за мать, которую невозможно в чем-то заподозрить. В этом не было ничего дурного или зазорного. Более того, это было правильно. Отец бы первый сказал, что надо хвататься за все возможности, чтобы вытянуть своих из этой трясины. А прадед бы... а что прадед? Отец считал его дуболомом, а он, возможно, был умнее их всех и не просто так держался вдали от двора. Вместо того, чтобы решать проблемы, он предпочитал не попадать в них и обходить все дворцовые интриги по широкой дуге.

Отец же решил рискнуть и полез в яму со змеями, но, к сожалению, оказался не мангустом. Ун в последние недели часто думал, кто же мог подбросить ему те бумаги, и всегда из множества вариантов выплывало одно и то же имя: Аль. Сначала эта шлюха втерлась к нему в доверие, потом подставила. Может быть, за деньги, а может, она всегда работала на кого-то из их врагов. Кто теперь скажет, как оно было?

Лучше и не вспоминать об этом, все равно толку никакого.

Ун представил, как изменится их жизнь, когда мама получит содержание, как сестры пойдут учиться в следующем году. Это совсем немного – но для начала хоть что-то.

Он улыбался собственным надеждам, а нестройная песня пьянчуги тем времен звучала все ближе и ближе. Вот его покачивающийся, трясущийся силуэт показался из-за поворота. Он шел по центру дороги, иногда более менее прямо, а иногда начинал вилять, точно его кто-то толкал. Когда свет фонаря коснулся его, Ун смог во всей красе рассмотреть эту уродливую пародию на раана. Обрюзгший, с опухшим лицом, так что пятна, казалось, шли волнами, он бесконечно чесал живот, не то пытаясь выдернуть порванную, облеванную рубаху из штанов, не то затолкать ее потуже за пояс.

Поравнявшись с Уном, пьянчуга остановился, но сделал это слишком резко, запутался в собственных ногах и упал. Новое положение его ничуть не смутило, он приподнялся на локтях и громко, но невнятно заговорил:

– Добрый господин! Представляете, возвращаюсь домой, а кошелек оставил на службе. Не найдется у вас империев десять-пятнадцать? Мне бы только домой доехать! Но я вам все верну! Клянусь... чем поклясться, чтобы вас не оскорбить? Кроме его величества, разумеется... А всем остальным я поклянусь! Мне несложно.

– Мерзкая ты падаль! – Ун встал. – Убирайся, чтобы я тебя не видел.

– Хорошо, восемь, нет, семь империев, – этот подонок смел торговаться!

– Пошел прочь!

Пьяница попытался, но не смог подняться, тряхнул красноволосой головой и пополз дальше, наверное, искать другого благодетеля. Ун с трудом удержался, чтобы не нагнать его – а сделать это было бы легче легкого – и не наподдать ему с ноги. Здесь и сейчас он презирал этого пьянчугу сильнее самого последнего сорена.

На следующее утро Ун, полный противоречивых мыслей и чувств, сел в автобус, идущий мимо столичного административного квартала, но за всю поездку так и не смог решить, что ему делать. Вот двери открылись на нужной остановке, пройти отсюда пару улиц и окажешься перед зданием Совета, с его остроконечной крышей, шпилем и множеством флагов. Ун переминался с ноги на ногу, мимо него, толкаясь, вышла добрая половина пассажиров, должно быть, писцов и каких-нибудь еще бумагомарателей. Двери закрылись, Ун поехал дальше.

«Лучше не напоминать о себе. Пусть все идет, как идет», – подумалось ему.

Жизнь постепенно вошла в свою размеренную, неумолимую колею. Ун ходил в контору, сидел сколько нужно, уходил минута в минуту с окончанием рабочего дня. Господина Сена почти не видел и начал подозревать, что вся работа, которую ему доверяют, и не работа вовсе, а пустышка – чтобы он и занят был, и под ногами не болтался. По крайней мере, поговорить об ошибках его больше не приглашали.