Красный волк

Ун слушал. Думать обо всем случившемся он сейчас просто не мог – это было слишком тяжелой ношей, и теперь отстраненно гадал, что от него ждет внезапный высокородный доброхот. А господин Ирн-шин явно чего-то ждал. Скажет свое пустое, ничего не стоящее обещание и замолкает. Ждет. Снова говорит. И снова замолкает. И так по кругу.

Даже как-то неудобно за него стало что ли. После очередного не то совета, не то пожелания Ун смог наконец-то выдавить из себя:

– Спасибо, господин Ирн-шин. Надеюсь, что я справлюсь. Но если будет совсем плохо, обязательно с вами свяжусь.

Автомобиль остановился на какой-то узкой улочке.

– Что ж, Ун, – господин Ирн-шин похлопал его по колену. – Вам с сестрами и матерью выделили пятнадцатый дом. Обустроитесь, попривыкните... Первые полгода аренду платить не надо, потом посмотрим. Насчет работы, – он достал из внутреннего кармана пиджака конверт, – здесь все подробности, куда явиться и кого спросить. Приходите в себя и не делайте глупостей, мой мальчик. Тише воды, ниже травы. И не забывайте, один друг у вас есть.

Ун вышел на заплеванный тротуар, огляделся, щурясь из-за пыли, которую поднял уносящийся автомобиль. Глаза защипало от слез. «Нет, не теперь». Дверь одноэтажного, чуть кособокого дома была не заперта, он втиснулся в прихожею, стукнувшись больным плечом о вешалку, поморщился. Тут же на него налетела Тия, обняла.

Она была бледная, испуганная, но не опухшая от рыданий и, к счастью, не сошедшая с ума. Только руки ее показались Уну холодными, как у мертвеца.

Она все причитала, торопливо глотая слова и фразы, перескакивая с одной мыслью на другую, а под конец выдала что-то насчет Кару, и Ун пошел проведать вторую сестру. Идти пришлось не далеко. Пять шагов по истерично скрипящему полу – и он оказался в маленькой комнатке с единственным окном, затянутым с угла узором пыльной паутины.

Кару сидела, забившись в угол замызганного, тронутого следами черной плесени диванчика, тело ее содрогалась – слез больше не было, но она никак не могла перестать всхлипывать. В первый момент Ун с ужасом подумал, что с ней происходит то же самое, что было и с матерью в самом начале ее болезни, он сел рядом, обнял сестру, поцеловал в макушку. Кару доверчиво прижалась к нему и заговорила. Сначала слов ее было совсем не разобрать, но потом слог за слогом она разговорилась. Ун выдохнул. Разум ее не оставил. Просто, несмотря на все, что было и что могло быть, она любила отца, и горевала, и тоже не верила в его измену.

– Мы теперь сами по себе, но это ничего, – сказал Ун. – Давай ты умоешься, ладно? Есть у нас какая-нибудь еда? Пообедаем, потом расскажешь, что тут и как. И не бойся. У меня будет работа, мы не пропадем.

Он показал ей конверт, и Кару улыбнулась, протирая нос платочком, который, наверное, стоил больше, чем вся эта комната с диваном, паутиной и россыпью дохлых мух на подоконнике.

Ун сказал, что пойдет повидать маму. Ее комната оказалась не больше комнаты с диваном. Здесь еле-еле помещалась короткая кровать и тумбочка. Но пыли не было, наверное, Тия постаралась. Он закрыл дверь, подошел к матери, сидевшей в своем кресле на колесах, тяжело опустился на пол и уткнулся лицом в ее колени.

«Как хорошо, что ты ничего не понимаешь. Как бы я тоже хотел ничего не понимать!» – подумал Ун и заплакал. Сначала пытался успокоиться, закрывал глаза, так что веки начинали болеть, но скоро понял – бесполезно, и просто позволил непониманию, досаде, злобе и ненависти, граничащим с отчаянием и бессилием, вырваться наружу. Он плакал бесшумно, хватаясь за материнскую юбку, как, наверное, хватался в далеком детстве. Мама была здесь, но ничем не могла помочь. А он? Что ему делать? Сесть в уголок дивана, как перепуганная Кару, и дрожать? Бегать и просить о подачках и милостях, по приемным важных раанов? Этого они от него ждут? От него, сына Рена? Правнука героя, усмирявшего север и юг? Нет! Такого не будет никогда.

«Будет, – шепнул неприятный голосок внутри, – еще как будет. И просьбы, и прошения, и мольбы. Не ради себя, так ради сестер. Не сегодня, так завтра. Я это знаю, и они это знают».

Ун просидел в комнате матери почти час, обдумывая все. Он дождался, когда дыхание его полностью успокоилось и слова перестали срываться на жалобной писк и шепот, расчесал волосы как мог, оправил форменную рубашку, которую надо было бы сменить – ведь права на форму у него больше не было, и пошел на кухню.

Маленький квадратный стол был уже накрыт, Кару что-то неумело резала на узкой кухонной тумбе, Тия раскладывала по тарелкам дольки запеченного картофеля. Лицо ее было очень серьезным и сосредоточенным.

Удивительно, сколько внутренней силы оказалось в его младшей сестре. Нет, она, наверное, тоже проплакала, сколько могла и, может быть, даже сломала что-то в ярости. Но теперь собралась. При этом она не впала в меланхолию, не стала и до безразличия спокойной – в каждом ее жесте чувствовалась решимость и совершенное несогласие сдаваться.

– Я сама приготовила эту запеченную картошку, – с гордостью сказала Тия, и Ун почему-то не смог сдержать улыбки.