Читаем Красными нитями (СИ) полностью

“Все” — это полуночный шепот в ухо, тихие признания в том, что сдерживаться день ото дня только сложнее?

“Все” — это “Рокси, блять, только не на историю, я же элементарно обкончаюсь там!”?

“Все” — это умные глаза мистера Харта и его, Эггзи, личная улыбка от уха до уха, когда лишний раз спросили по теме занятий?

— А может, не пора?

Рокси садится на краешек кровати, педантично расправляет ткань вечно идеально наглаженного платья:

— Пора, Эггзи. Пора. Ты меня скоро выбесишь своей беготней от мистера Харта.

— И вовсе я не бегаю!

— Бегаешь, — милосердная, понимающая улыбка, — бегаешь настолько, что по инерции другие пары пропускать стал.

— Неправда! А работать мне когда?

— У тебя нет такой уж нужды в работе, Эггзи, — Рокси давит: давит ненавязчиво, чересчур внимательным взглядом, легким движением пальцев, взором с прищуром. — Признай сам. Ты держишься на повышенной стипендии который месяц, и даже этому говнюку Чарли далеко до твоих результатов.

— И…

— А твои выступления за сборную колледжа по легкой атлетике? — Рокси повышает тон, но голос ее по-прежнему мягок. — Не смей равнять себя с землей, Анвин. До тех высот, на которых ты стоишь, нам еще прыгать и прыгать.

— Сказала староста нашей группы — умница и красавица №1 во всем колледже, — Эггзи криво ухмыляется, а внутри уже поднимает голову секундный страх: Роксана слишком проницательна, чтобы не заметить очевидного. — Спасибо, Рокси, твои убеждения, построенные на причинно-следственных связях, потерпели крах. Так я…

— Замолчи, Эгги, — Мортон не перестает мило улыбаться, но с каждой минутой от нее все сильнее разит опасностью. — Ты отлично умеешь уводить тему в сторону, об этом знают все. Но сколько ты готов бегать от своих чувств?

Чувств?

Чувств, что холодом по позвоночнику?

Чувств, что не дают покоя третий курс?

Чувств, что просыпаются от случайных прикосновений и случайных взглядов радушного историка?

Это про эти чувства идет речь?

Эггзи как-то не готов признаться: ответ на все вопросы спрятан у него глубоко внутри, промеж ребер, в клетке из жил. Доставать его не хочется, причина тому абсолютно проста: Эггзи не единожды проверял на своей шкуре, что это такое — быть уязвимым из-за своих ощущений.

— Столько, сколько потребуется.

Глупо, зато честно. Эггзи сполна попробовал грязи в свои школьные годы, чтобы не повторять ошибок.

— Зря, — Рокси пожимает плечами, достает пилочку и поудобнее устраивается на кровати, словно серьезного разговора между ними и не было в помине. — Влюбиться — это не плохо.

— Не тебе судить.

Ему бы не огрызаться, ему бы не шипеть затравленным зверем — а, напротив, подползти ближе и голову удобно устроить на худых коленках, под ласковыми ухоженными пальчиками. Спрятаться, закрыться от всего мира обманчиво хрупкой спиной Роксаны Мортон.

Она ведь проницательная девочка, она поймет и утешит.

— Ну почему же? Вон сколько разговоров ходило в наших стенах, когда я Мерлину открыто предложила…

Ах да, она — Роксана Мортон — не только проницательная, но еще и со стальными яйцами. И с таким самообладанием, о котором каждый юноша на их потоке может только мечтать.

— Я отлично помню, как он подавился чаем и едва не упал со стула. Это было немного подло — подойти к нему во время ланча.

— Зато какой результат, — Рокси хмыкает, смешно морща носик, и кивает на цветы, что приютились на их подоконнике.

Злость сходит на нет, Эггзи подходит ближе, падает рядом и прислоняется к теплому плечику, сползая по стенке.

— Думаешь, если я признаюсь, выйдет нечто похожее?

— Скорее наоборот. Кепку сними, свет загораживаешь.

— В смысле?

— Цветы носить будешь определенно ты, и никак иначе. А вот манер и мужской харизмы побольше у мистера Харта.

Рокси не отвлекается даже: подправляет маникюр, медленно листает учебник, не обращая внимания на мелодично тренькающий телефон. У нее еще и нервы железные — вести документацию за всю их группу разношерстных раздолбаев и жить с ним в одной съемной квартире.

— Мы с тобой неправильные, да?

Шум за окном расслабляет, и Эггзи клонит в сон: позади у него была двенадцатичасовая смена, но даже этот убойный способ не смог прогнать образ историка из его головы. Он откровенно клюет носом, угревшись у бока подруги, и лениво ловит себя на мысли, что не знает даже расписания завтрашних пар.

— Нет. Мы с тобой — молодые, красивые. У нас все впереди, главное только в учебу вложиться, чтобы потом пожинать хорошие плоды.

Рокси херни не посоветует: Эггзи пробует разлепить глаза, но теряется в едва уловимых запахах ее духов.

— А еще сейчас для нас самое время любить — поэтому поднимай свою задницу и пойди хоть немного приведи себя в порядок. Через семь минут у тебя встреча с мистером Хартом в забегаловке на углу.

— Что?

Сон как рукой снимает, и Эггзи подскакивает на месте, недоуменно таращится на Рокси, смутно рассчитывая на хреновую шуточку в духе их одногруппника Хескета, редкостного такого мудака.

Надежда тает мгновенно: Эггзи достаточно хорошо знает свою подругу. Роксана утонченная и возвышенная для настолько отвратительных шуток.

Сердце пропускает удар.

— Что, прости?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Вечер и утро
Вечер и утро

997 год от Рождества Христова.Темные века на континенте подходят к концу, однако в Британии на кону стоит само существование английской нации… С Запада нападают воинственные кельты Уэльса. Север снова и снова заливают кровью набеги беспощадных скандинавских викингов. Прав тот, кто силен. Меч и копье стали единственным законом. Каждый выживает как умеет.Таковы времена, в которые довелось жить героям — ищущему свое место под солнцем молодому кораблестроителю-саксу, чья семья была изгнана из дома викингами, знатной норманнской красавице, вместе с мужем готовящейся вступить в смертельно опасную схватку за богатство и власть, и образованному монаху, одержимому идеей превратить свою скромную обитель в один из главных очагов знаний и культуры в Европе.Это их история — масшатабная и захватывающая, жестокая и завораживающая.

Кен Фоллетт

Историческая проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

В последнее время наше кино — еще совсем недавно самое массовое из искусств — утратило многие былые черты, свойственные отечественному искусству. Мы редко сопереживаем происходящему на экране, зачастую не запоминаем фамилий исполнителей ролей. Под этой обложкой — жизнь российских актеров разных поколений, оставивших след в душе кинозрителя. Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Нина Русланова, Виктор Сухоруков, Константин Хабенский… — эти имена говорят сами за себя, и зрителю нет надобности напоминать фильмы с участием таких артистов.Один из самых видных и значительных кинокритиков, кинодраматург и сценарист Эльга Лындина представляет в своей книге лучших из лучших нашего кинематографа, раскрывая их личности и непростые судьбы.

Эльга Михайловна Лындина

Биографии и Мемуары / Кино / Театр / Прочее / Документальное
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство