Читаем Красными нитями (СИ) полностью

Гарри продолжает сжимать его пальцы, пока Эггзи вздрагивает всем телом, едва не выронив рамку. Они вместе отставляют ее на комод, а потом Анвин прижимается к нему всем телом, и его потеплевшие ладони обхватывают шею, тянут на себя:

— Господи, спасибо, ты просто чудо. И я, блять, сука, о-о-о-х… Я просто не могу, поверить не получается в то, что ты… черт, Харт!

Он срывается, шумно сипит Гарри в плечо, пытаясь сдержаться. Потом затихает, замирая в ладонях, но Харт слышит, как бьется под слоями одежды и мышц сумасшедшее сердце. Точно в унисон с его собственным.

— Ты прости, что больше. У меня остановиться не получается, когда ты рядом и такой весь… з а м е ч а т е л ь н ы й, Гарри. Ты просто сказал мне, считай, спасибо за бабочку, а я уже реветь готов, как девчонка какая-то.

Гарри ловит возмущенные — на самого себя — слова, рваное дыхание, отстраняется, чтобы подцепить пальцами подбородок. Выдохнуть — непременно с улыбкой — и заткнуть своего мальчика полным нежности, и света, и любви поцелуем.

Потому что он, должно быть, разъяснит все лучше любых фраз.

То, что Эггзи чувствует все правильно.

То, что такая отзывчивость сводит Гарри с ума.

И то, что они всегда будут друг для друга неповторимо-единственными.

========== Все, что у него ==========

Все, что у него за душой — это морская пехота и чертовски большое количество шрамов. На перебинтованных вечно руках, на искореженной спине, на сердце, перекаченном алкоголем и травкой.

Гарри в первый миг думает, что неверно поставил ставку.

— Считаешь, это хороший вариант для шутки?

У него искривленные насмешливо губы и родинка — яркое, вызывающее пятно около кадыка. Дергается, скользит под пристальным взглядом вверх-вниз и обратно. Под светлой кожей плеч виднеются крепкие мышцы.

Гарри анализирует тон, и он ему не нравится.

— Я — и в какое-то гребанное агенство? Да Вы, верно, смеетесь, дяденька-пижон.

У него — н е г о, что сидит на стуле с идеально прямой спиной и ноги держит ровно на полу — перемазанные в грязи пальцы и синеющий фингал на скуле. Нервный бег ладоней по столу, и в глазах — зияющих омутах — то, чего Гарри давно не видел.

Упрямство и надежда.

Гарри знает людей, которые бы многое отдали, чтобы уметь вести себя так, как этот пацан.

Дерзко и самоуверенно, даже когда дело швах. На своих позициях, словно ничего не происходит. Беспечно и нагло, будто весь мир у подошв его кроссов.

— Эггзи, — Гарри подает голос: медленно и с расчетом.

Он не ждет сейчас понимания. Он просто хочет посеять сомнение.

— Может, сразу к делу, мистер?

Эггзи сползает коленями на сбитый кафель туалетного холла, трогает пальцами разбитые в хлам губы. Ведет рукой выше и сбивает с головы кепку. Русые волосы падают на потемневшие, колкие глаза.

Гарри спохватывается, что место, выбранное им, неудачно.

— Встань, Эггзи.

— Да бросьте, мистер!

Эггзи прикладывает большой палец ко рту, но не пытается изображать раскаяние и давить на жалость. Он просто смотрит — остро, жгуче и решительно.

Гарри замечает под задравшейся футболкой застарелые борозды шрамов.

— Все в округе знают, зачем дяденьки в возрасте помогают молоденьким мальчикам.

Фраза “я не такой” застревает в горле. Не потому, что это не так. А потому, что Эггзи расслабляется, а потом улыбается по-волчьи опасно. Опасная, но призрачная сила проступает под кожей, и можно даже заметить, как она бежит по ниткам вен. Такое зрелище — неприрученного, одинокого до мозга костей зверя — завораживает.

Наверное, по той простой причине, что они оба так сильно похожи.

— Эггзи, встань.

Гарри добавляет в голос стали, и неприкрытой угрозы. Его тон — это хлесткое требование, и Эггзи ему подчиняется. Мотивы его непонятны: быть может, работает военная память, быть может, Гарри действительно перегнул палку с давлением. Эггзи поводит лопатками, и косточки ключиц выпирают так заметно. Яремная впадинка притягивает взгляд.

Гарри теряется всего на секунду, но этого достаточно, чтобы Эггзи занял оборонительную стойку.

— Ми-истер? — играет, упорно играет с огнем, хотя не глупец совсем, понимает прекрасно, куда и зачем ведет.

Гарри поднимает глаза, оглядывая его с мысков до макушки, цепляется за голодно-болючий взгляд. Эггзи — как побитая дворовая псина, готовая драться до последней капли крови. Этим-то он и запомнился ему по просмотренным отчетам.

Ведь таких ярых, больных на голову ребят мало. Как правило, их жизни уже разрушены до основания.

— Правую ногу чуть дальше, позиция будет устойчивей.

— А вам почем знать?

Гарри вздыхает: шрамы на запястьях, чуть выше кистей и на нетронутых огнем и водой предплечьях рождают неприятные воспоминания. Возможно, он и впрямь где-то прогадал с ожиданиями.

Но готов повысить цену.

— Агентство, Эггзи, агенство, — уверенно и тихо, будто бы об огромной тайне и дичайшей беде разговор идет одновременно. — Позвони мне, когда придешь в себя… И совет напоследок: лучше не показывайся пока дома, там тебе не особо рады.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Вечер и утро
Вечер и утро

997 год от Рождества Христова.Темные века на континенте подходят к концу, однако в Британии на кону стоит само существование английской нации… С Запада нападают воинственные кельты Уэльса. Север снова и снова заливают кровью набеги беспощадных скандинавских викингов. Прав тот, кто силен. Меч и копье стали единственным законом. Каждый выживает как умеет.Таковы времена, в которые довелось жить героям — ищущему свое место под солнцем молодому кораблестроителю-саксу, чья семья была изгнана из дома викингами, знатной норманнской красавице, вместе с мужем готовящейся вступить в смертельно опасную схватку за богатство и власть, и образованному монаху, одержимому идеей превратить свою скромную обитель в один из главных очагов знаний и культуры в Европе.Это их история — масшатабная и захватывающая, жестокая и завораживающая.

Кен Фоллетт

Историческая проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие
Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

В последнее время наше кино — еще совсем недавно самое массовое из искусств — утратило многие былые черты, свойственные отечественному искусству. Мы редко сопереживаем происходящему на экране, зачастую не запоминаем фамилий исполнителей ролей. Под этой обложкой — жизнь российских актеров разных поколений, оставивших след в душе кинозрителя. Юрий Яковлев, Майя Булгакова, Нина Русланова, Виктор Сухоруков, Константин Хабенский… — эти имена говорят сами за себя, и зрителю нет надобности напоминать фильмы с участием таких артистов.Один из самых видных и значительных кинокритиков, кинодраматург и сценарист Эльга Лындина представляет в своей книге лучших из лучших нашего кинематографа, раскрывая их личности и непростые судьбы.

Эльга Михайловна Лындина

Биографии и Мемуары / Кино / Театр / Прочее / Документальное
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство