Красота. Концепт. Катарсис

Оба начала красоты соединились в образе свободного человека, как он создан Платоном и Аристотелем. В отличие от раба, сутулого, обрюзгшего и неорганизованного из-за своего униженного положения и суетливых приказов, свободный человек отличается стройностью, «дерзновением» (греческое «парресия» – умение выступать публично) и привлекательностью даже цвета лица или ясного взгляда. Этот идеал красоты обогащался – например, мальчиковая худоба женщин 1920-х, образец модельной внешности, как показала искусствовед Энн Холландер, стала способом преодолеть травму мобилизации Первой мировой.

Слово «образ», вероятно, от корня резать, вырезать, оставлять оттиск, штамповать, употребляется для перевода сразу нескольких слов, хотя в нем уловлена главная эстетическая проблема Античности: как соотносятся след и вещь, например, если скульптура и гемма-штамп суть одно и то же ваяние. Античность и не стремилась решать этот вопрос: ведь подражание природе подразумевает, что искусственная вещь может влиять на природу не хуже природы. Получается интереснейшая такая штука, которую дальше имейте в виду, когда мы много раз будем говорить о том, что даже в античных терминах есть динамика, а не только фиксация положения дел.

Итак, эти слова. Греческое «схема», латинское figura, означает позу танцора, с которой стали сравнивать и неожиданные ходы мысли, и обороты речи: ритор удерживает внимание аудитории, совершая необычный прыжок и оборот. Греческое «характер» и близкое к нему «тип» значит оттиск, след, штамп, устойчивое свойство вещи, создающее столь же устойчивое впечатление. Важно, что раз искусство подражает природе так, что опережает природу, и искусственное в своем апофеозе и определяет природную жизнь, то и оттиск может оказаться творческим образом, тень может оказаться самостоятельно действующей, «характер» речи становится «характером» природы: обо всех этих удивлениях мы достаточно поговорим на наших лекциях.

Греческое «идея» или «эйдос», латинское forma или species, специя, которое лучше переводить емким словом «вид», употребляется для созерцаемого объекта (хотя самого слова «объект» тогда не было), уменьшительная форма «эйдолон», идол, означает изображение созерцаемое, хотя не обязательно сходное: отсюда привычное нам значение амулета. Слово «идиллия» тоже уменьшительная форма, еще более уменьшительная, «как на картиночке» или, может быть, «жанрик», учитывая, что есть и виды речи – жанры, или крохотная специя для жизни.

Идол всегда закономерно противопоставляется иконе – икона означает «сходство», портрет; в отличие от идола, который может быть сколь угодно условен, икона безусловна. Так, например, статуя Аполлона в человеческий рост будет скорее иконой, потому что для греков с определенного времени боги не отличаются от людей ничем, кроме легкой походки: даже сияние от них открывается не всем. А вот фотография матери Марии Скобцовой или кого-то еще из святых ХХ века не будет иконой, хотя мы точно узнаем изображенное лицо: фотография фиксирует фактическое присутствие, а не сходство, и если опознание происходит, то внутри полицейских или каких-то еще специальных практик, тогда как икона открыта всем. Икона – это решение известного парадокса Джошуа Рейнольдса: портрет хорош тогда, когда «похож», но как оценить его качество, если мы не видели вживую изображенное лицо, например, когда мы ходим и смотрим портретную галерею? Икона своей исключенностью из практик опознания и принципиальным сотворением сходства просто в силу своего статуса решает этот парадокс.

От слова «икона» произошел термин «иконология», обозначающий созданный Аби Варбургом (1866–1929) подход к изучению искусства, исходящий из того, что образы в изобразительном искусстве не столько придумываются художником на основе существующих сюжетов, сколько перенимаются из традиции, приходят и раскрывают свой смысл сами. Это даже не образы мифов, хотя мифологические персонажи и окружены множеством ассоциаций и нравственных толкований, а образы из разных видов знания: философские и астрологические, алхимические и психологические – в старинном значении «науки о душе». Например, астрологический календарь может быть планировщиком тогдашнего делового человека, статуи – образом предстояния и постоянного присутствия в храме, а алхимическое великое делание – лучшим образом воплощения Бога в утробе. Эти образы не растворяются в том смысле, для которого они применены, но, напротив, торчат, оживляя живописное повествование. В самых радикальных случаях Варбург говорил даже о «формулах пафоса»: изображении необычных эмоциональных состояний, ничего не прибавляющих к ходу сюжета, но создающих особый режим трепетного и глубокого восприятия самих этих произведений.