Красота

Можно было бы дать здесь весьма развернутые сопоставления различных этапов и форм, сходных даже по внешнему ритуалу последовательного отказа воинствующих приверженцев «темных сил») от разумного, светлого человеколюбивого начала как в ходе средневековых брокенских сборищ, так и на шабаше тотальной дегуманизации и деформации современного буржуазного искусства. Как известно, аналогии всегда опасны. Но здесь дело идет не об аналогии, но об общих глубинных предпосылках явлений.

Эстетика безобразного, сладострастие ужаса, отрицание человеческого начала, отрицание высокой положительной идеи, культ секса, разложение всего предметного мира — все это не что иное, как современная «эстетическая форма» древних, хорошо известных атрибутов «черной мессы». От сомнения к неверию и далее во имя великого полного отрицания есть извечная антитеза реальному знанию, идейной убежденности и творческому созиданию, много веков связываемых с божественным началом мира.

Но как тогда быть (может резонно спросить читатель) со столь же многовековой борьбой рационального знания с религиозным мракобесием, с сонмами сил, которые именем бога пресекали любое сомнение, рождающее научный поиск, бросали на костры и в тюрьмы, обвиняли в преступных сношениях с дьяволом всех тех, кто пытался восстать против бога во имя человека и истины?

Да, метафизическое сознание с равным фанатизмом противопоставляло реальной диалектике жизни как абстракцию дьявола, сконцентрировавшую в себе представления о негативных, отрицающего существующее силах природы, так и абстракцию бога, в которой догматически было воплощено понятие о незыблемости, рациональности и неизменности мироздания. Над человечеством всегда равно тяготели видения бога и дьявола, рая и ада, в которых метафизически персонифицировались главные составляющие реального процесса развития — необходимости и случайности, закономерности и хаоса. Истина оставалась между двумя этими абстракциями. И она заключалась в самом человеке с его развивающейся диалектической логикой, отразившей диалектику реальной жизни, где взаимодействие необходимостей всегда протекает в случайной форме явлений и где развитие мира неуклонно, сквозь все случайности бытия направлено к выявлению закономерного, необходимого начала вещей, все более становящегося осознанной целью человеческой практики.

Однако не будем наивны. Божественное начало было возведено на пьедестал не столько потому, что оно, пусть в догматизированном, пусть в метафизическом плане, оказалось мистифицированным олицетворением всеобщей необходимости, но и главным образом, потому, что оно утверждало незыблемость, вечность уже существующего, тем самым весьма вульгарно узаконивая мирскую власть правителей и правящих классов, не говоря уже о власти самой церкви.

Так реальная красота мира становилась официальной, регламентированной красотой. Так внешняя красота форм уже ставшего огнем и железом противопоставлялась живой красоте развития. За абстракциями «прекрасного бога» и «отвратительного дьявола» человек терял ощущение реальной красоты самого человека, красоты творящей себя, развивающейся действительности.

Всякая попытка измены принятому закону квалифицировалась как оскорбление божеством, всякое стремление утвердить новое человеческое знание — как дьявольское искушение. И, что самое любопытное, в том и в другом заключалась «истина», ибо в божестве персонифицировались уже ставшие закономерности, в том числе и закономерности, свойственные данной общественной формации, а роль дьявола виделась в отрицании существующего. Здесь была своя непререкаемая логика.

Не случайно Лорка, видевший в поэтическом бесе не просто силы сомнения и отрицания, но одну из необходимых составляющих активного творческого процесса, специально подчеркивает его категорическое отличие от теологического и католического дьявола тех времен, когда последний понимался лишь как негативное, разрушительное начало. И весьма закономерно, что именно в недрах современного буржуазного сознания, неспособного по естественным причинам смириться с ходом истории, неумолимо стремящейся к торжеству новых социальных взаимоотношений, отрицающих само буржуазное общество, рождаются эстетические борения, впрямую пародирующие средневековые заклинания разрушительных сил, не имеющие ничего общего с диалектическим преодолением старого во имя созидания нового.

Завершая экскурс в «демонологию», хочется обратить внимание на то обстоятельство, что в ощущении безобразия, как и в ощущении красоты, немалую роль играет логическая опосредованность эстетического чувства, уровень рационального осознания действительности. Однако там и здесь влияние логики на чувство, естественно, направлено в противоположные стороны. Увеличение знаний о мире и, соответственно, включение все большего числа явлений в сферу творческих интересов субъекта эстетического восприятия в той же мере сужают область безобразного, в какой то и другое расширяют эстетические возможности чувства красоты.