Красотка печального образа

Выбравшись из застенков, в которые по-настоящему и попасть-то еще не успела, Александра тут же рванула к маме и папе.

И всю дорогу, пока ехала в городском автобусе молила бога, чтобы те оказались дома, а не умчались спозаранку за грибами, либо на озеро, где отец любил удить. Рыбы он никогда почти не ловил, но удовольствие от созерцания неподвижно торчащего из воды поплавка получал неимоверное. Мать же при этом тихонько сидела рядышком на складном стульчике. Отец смотрел на поплавок, мать смотрела на отца. Такие вот были у нее славные родители. Странно, что поняла она это только теперь. Клюнул все же, как пророчил всегда папа, в одно место ее петушок, ой как клюнул.

– Мам, пап, вы дома? – закричала она, влетая в квартиру.

– Дома, дома, чего кричишь? – тут же отозвался отец привычно недовольным тенором.

– Ничего, это я просто так кричу, от удовольствия, – рассмеялась неожиданно Александра, так обрадовавшись тому, что слышит его голос, что хоть плач. – Покушать есть что-нибудь, па? Щи там или картошка?

Из гостиной, которую прежде всегда незаслуженно именовали залом, выпорхнула мать. В смешной пижаме в розовых поросятках, штанишки до колен с оборочками, кофточка, как распашонка у младенца. Господи, таким милым все это показалось вдруг! И мамка в этой смешной пижаме, и голос отца, что снова зареветь захотелось…

– Сашенька! – мать ухватилась за сердце. – Что-то случилось?!

– Почему? – деланно удивилась она, тут же быстро спрятав за обувной тумбочкой сверток со своими теплыми вещами, в которых намеревалась сесть в тюрьму. – Почему что-то должно непременно случиться, если ваша дочь просто захотела щей?

– Да?! – любимые мамины щеки побледнели, и уже второй рукой она ухватилась за грудь. – Точно ничего не случилось?!

– Да нет же, нет! Ну, чего ты, ма! – И что совсем уж на нее было непохоже, Александра, подлетев к опешившей матери, чмокнула ее в бледную щеку. – Я тебя люблю, ма!

– Я тоже очень люблю тебя, детка. – прошептала мать, моментально прослезившись и, успев ухватить ее за затылок, привлекла к себе. – А ты все избегаешь нас, будто стыдишься… Ну, молчу, молчу, а то взорвешься опять, как всегда, и убежишь еще недели на три. Идем, детка, идем, я тебя покормлю…

Обнявшись, они пошли на кухню. И Александра сразу полезла на место отца в углу под посудной полкой. Знала, что он не любил, когда она его занимала, и всегда выговаривал ей за это, и все равно полезла из вредной своей привычки, что ли.

Странно, но отец ничего не сказал ей на этот раз. Согнулся перед холодильником и молча гремел там кастрюлями.

– Мать, а ты щи варила или нет? – спросил он странно глуховатым голосом из недр холодильника. – Что-то я не найду.

– Нету щей, дочь, – ахнула вдруг мать, застыв с тарелкой под первое посередине кухни. – Я и забыла, что не варила щи, суп гороховый есть, будешь?

– Буду! Я все сейчас буду, проголодалась…

Это она врала откровенно. Есть уже не хотелось, а хотелось просто смотреть на них, осознавать, что они у нее есть, и что любят ее, и, наверное, все и всегда смогут простить.

Отец достал голубенькую кастрюльку, молча поставил ее на газ, выхватил у матери половник и принялся тут же помешивать суп, изредка бросая на Александру задумчивые взгляды.

Дождался, пока суп согреется. Налил ей тарелку до краев. Поставил перед ней, подсунув пару кусочков хлеба и ложку. Потом вдруг, спохватившись, полез за сушеной зеленью. Подхватил щепоть и всыпал в центр тарелки, пробормотав:

– Тебе ведь так всегда нравилось, Санек.

– Да, па, спасибо.

Отвратительная забытая ангина снова, что ли, дала о себе знать, почему же так надсадно ноет горло, что никакой суп не лезет. А в глазах стоят и стоят слезы.

Как же… Как же она просмотрела… Они ведь немолодые у нее уже… И помощь им наверняка какая-никакая требуется время от времени. А она сидит себе – дрянь такая, эгоистка чертова – и обрастает со всех сторон мальвами, скоро мозги ей все оплетут беззаботным своим цветением…

– Па, я тебя ведь тоже очень люблю, – брякнула она, уткнувшись в тарелку. – И маму и тебя.

– Отлично, дочь… – подхватил отец дрогнувшим голосом, и его тяжелая ладонь легла ей на голову. – Мы ведь тоже с матерью тебя… У нас ведь никого, кроме тебя… Ты уж не обижайся, если ругаемся-то, волнуемся ведь за тебя. Живешь одна, как отшельник, мало ли что может случиться! До нас тут слухи дошли, что Катерина твоя будто бы пропала! Мать убивается, милиция ищет… Девушек в городе начали убивать молодых и красивых.

– О, это не про меня, – решила она пошутить, едва не поперхнувшись.

Оказывается, они все знали! И про убийства знали, и про Катерину! А ей не говорили, досаждать лишний раз не хотели, видимо. Ей же ведь сказать ничего нельзя, сразу психовать принимается. А они… Они наверняка с ума сходили от беспокойства.

Какая же она дрянь!!!

– Что не про тебя? – не понял отец, и тут же, ухватив ее лицо обеими ладонями, приподнял от тарелки. Глянул на нее непонимающе, улыбнулся потом и чмокнул в оба глаза, приговаривая. – Ты у нас самая красивая! Самая умная! И самая добрая, Санек! Помни это и никогда не комплексуй…

И вот тут слезы и хлынули! Заливая ей лицо, прямо в отцовы ладони. Целое море слез, которые давили, давили и вот прорвались.

Она так не рыдала с раннего детства, наверное. Когда обижал соседский Мишка, все время дергая ее за косу. И когда порвала цепь на новом велике, и жалко было, и домой идти страшно, вдруг отец заругает. И стояла за углом дома и ревела белугой. Прямо… Прямо, как сейчас…

– Господи!!! – пищала она совершенно как маленькая девочка, уткнувшись в отцово плечо. – Какая же я… Какая же я гадкая…

– Нет, ты хорошая, – протестовал отец, и грудь его вздымалась тяжело и судорожно, и голос тоже был странным и прерывистым. – Ты очень хорошая у нас, запуталась только. Ну, это ничего, Санек! Это пройдет… Все проходит, и это тоже пройдет, поверь своему старому отцу, детка.

Они стояли долго, наверное. Она, уткнувшись отцу в плечо, а мать уткнувшись ей в спину и всхлипывая через слово. Мама тоже говорила ей много хорошего, и все никак не могла понять, за что их взрослая дочь просит у них прощения…

– Тут вот пирожки, доча, – суетилась мать, распихивая по огромной сумке, с которой она в детстве ездила в пионерский лагерь, свертки, пакетики, баночки и кастрюльки. – Там картошечка тушеная с курицей. Как приедешь домой, сразу убери в холодильник, а то проквасишь. Котлетки в морозилку, сама пережаришь и свеженькие съешь. И почаще, почаще захаживай. Не в разных городах ведь живем.

Она кивала, соглашалась, обещала, сама не ведая, что станет с нею, стоит ей перешагнуть порог родительской квартиры. Тут все вроде бы ясно и понятно, такая защищенность, что никаким маньякам, никаким Корабейниковым ее не достать. Но вот щелкнет замок за ее спиной, вернется она в бабушкин дом и что? Снова все начнется?

Гулкие шаги под окнами посреди темной ночи. Непонятные необъяснимые преступления, уже унесшие несколько жизней. Странные окурки в зарослях ее мальв.

Да! Кстати, об окурках!

Толян, интересно, собирается это как-то объяснять или сочтет, что его маленькая помощь все белые пятна заретуширует?..

 

Толян, как зайка, сидел на скамеечке возле ее калитки и вел оживленную беседу с той самой соседкой из дома напротив, которая злостно оклеветала ее перед Корабейниковым Станиславом Андреевичем.

– Нужно взять спичечную коробку питьевой соды, развести ее в ведре воды и поливать капусту, кочаны будут во какие! – огромные ручищи Толяня обрисовали круг размером с автомобильное колесо.

– Да ну! – не поверила соседка, взяв под сомнение размер капустного кочана.

– Я говорю, что будут, вы попробуйте, – убеждал ее чертов огородник, тут же осекся, заметив Александру с огромной сумкой в одной руке и пакетом со шмотками – в другой, заулыбался ей, как родной, и пробормотал, – Ой, привет, Шурочка! Ух, ты, Шурочка моя вернулась!..

Ага! Отмотала срок из-за таких вот умников и с чистой совестью на свободу, так и вертелось на языке. Но осеклась под въедливым взглядом противной соседки. Только попробуй скажи какую-нибудь нелепость, тут же разнесет по всей улице.

А Толяна как разобрало! Выхватил, сердечный, у нее сумку. Полез целоваться с какой-то стати. Она увернулась, так он все равно обхватил ее талию своей ручищей, будто металлическим обручем окольцевал. И тут же без лишних слов, и во избежание ее дальнейших взбрыков, поволок через калитку к ее крыльцу.

Дверь в дом оказалась открытой.

Видали, как успел обосноваться! Или дядя Коля свероломничал и подарил малому дубликат ключа? Уже ничему нельзя удивляться, ничему буквально. Что ни час, то новости.

– Ну, как ты там, Шурочка?

Толян, оказывается, и не думал униматься, и с поцелуями и объятиями полез вовсе не для удовлетворения любопытной соседки. Стоило им войти в темные сенцы и закрыть за собой дверь, как сумка с мамкиными кастрюльками и котлетками полетела куда-то в угол, туда же отправился и пакет с ее курткой и носками. И Толян обхватил ее так, что у Александры слезы на глаза навернулись, но теперь не от полноты чувств, как на родительской кухне, а от боли.

– Ты чего, чокнулся совсем, да?! – возмутилась она, ткнув его кулаками в бок.

Но с таким же успехом она смело могла бы сдвинуть бетонную стену. Толяну было все нипочем. Он как тискал ее, так и продолжил тискать с удвоенной энергией. При этом еще что-то болтать маловразумительное. И хорошая она, и славная, и переживал он, и соскучиться успел, и удавить всех готов был, включая сморчка следователя.

– Шурочка, ты замуж когда-нибудь собиралась, а? – прошептал ей на ухо судорожным шепотом.

– Собиралась вроде, – призналась она, вспомнив Ромку, которому все не терпелось переделать крышу на бабушкином доме и выкорчевать ее мальвы.

– Не получилось, или что? – Толян моментально насторожился и стиснул ее еще сильнее, кажется, что-то даже хрустнуло в ее хрупком скелете.

– Нет, – коротко ответила она.

Ну, не начинать же серьезный разговор в темных сенцах со сдавленными ребрами. Ей уже и дышать-то нечем, где уж тут разговаривать.

– Слушай, Анатолий, – построжела она. – Ты бы отпустил меня, что ли! Иначе я либо умру, либо…

– Понял, не дурак.

Кольцо могучих рук разжалось, и Александра едва не упала, закачавшись. Толян, снова проявив чудеса сообразительности, подхватил ее под под мышку и поволок-таки в дом. И сумку каким-то образом успел подхватить с пола и пакет. Просто, находка, а не мужчина.

Притащив, усадил на табуретку в кухне и тут же без разрешения принялся потрошить сумку.

– Ого! Котлетки! Здорово… А ты, кстати, умеешь готовить? – вдруг не к месту, казалось бы, спросил он.

– Кое-что… – не стала она особенно вдаваться в подробности, все еще пребывая в некотором замешательстве от такой бурной встречи, устроенной Толяном. – Кстати, я хотела бы уточнить…

– Угу, – кивнул он, вонзив крепкие зубы в пирожок с капустой, извлеченный из промасленного бумажного пакета.

– Как это у тебя получилось – убедить Корабейникова, а? Они ведь совсем уже было собрались меня арестовывать. Еле-еле отвертелась. – Александра снова поежилась, вспомнив казенный кабинет и трех мордоворотов, прыгающих по стульям в предвкушении ее ареста. – Что ты ему сказал?

– Я сказал ему, что ты славная девчонка. Что все утро не вылезала из постели, и поэтому никакого фотографа ты убить никак не могла бы. И про этого парня, которого нашли… Тут мне соседка рассказала, он вроде бы жил у тебя, так? – Он так и застыл с пирожком во рту, обернувшись на нее и глядя вопросительно. – Или она что-то перепутала?

– Она перепутала, – подхватила Александра обрадованно. – Рома здесь не жил. Мы какое-то время встречались с ним. Одну ночь он провел, так же как и ты, вот на этом диване. Просто потому, что ему некуда было идти.