Брежневское руководство, как, собственно, и все предыдущие лидеры СССР, заявляло о своей приверженности к миру; не было никаких поводов думать, будто оно сколько-нибудь больше предшественников расположено к крупномасштабной войне, – если не считать чрезвычайно высоких военных расходов, превышающих показатели прошлых десятилетий. В 1985 г. в советских Вооруженных силах состояло почти 6 млн человек – в два раза больше, чем в 1960-е гг.; они теперь были крупнейшими в мире. Министр обороны маршал Андрей Гречко стал в 1973 г. членом политбюро– это был единственный за всю историю профессиональный военный в его составе, если не считать Жукова, который совсем недолгое время входил в него в середине 1950-х гг. В целом армия по-прежнему сохраняла свое подчиненное положение по отношению к партии, но Брежнев хорошо ладил с военными и обычно давал им все, чего они просили.
После Хрущева руководству страны досталась в наследство напряженная международная обстановка: Советский Союз окружали американские военные базы, оснащенные ядерным оружием средней дальности, а американские политики били тревогу по поводу «ракетного отставания» от СССР (хотя в равновесии страха преимущество, безусловно, было на стороне американцев). Ситуация в Берлине по-прежнему внушала беспокойство, а Карибский кризис оставил ощущение, что начала Третьей мировой войны удалось избежать лишь чудом. Реагируя на унизительную сдачу позиций на Кубе, военные уверяли, что будущее противостояние с США и защита советских союзников невозможны без массированного наращивания вооружений. В политбюро закипела дискуссия «пушки или масло»; победили пушки. В середине 1960-х гг. американцы, стремясь поддержать слабеющее антикоммунистическое правительство на юге, резко увеличили свое присутствие во Вьетнаме, а в 1965 г. ситуация еще больше обострилась, когда Советский Союз начал оказывать военную поддержку северовьетнамскому режиму Хо Ши Мина. В Америке Вьетнам описывали как «первую костяшку домино», подразумевая, что, если он падет под напором коммунизма, за ним последуют и другие шаткие постколониальные режимы.
Однако ведущая роль Москвы в мировой коммунистической системе уже подвергалась сомнению в ситуации разрыва между СССР и Китаем. Обе страны поддерживали Северный Вьетнам, но Китай, повышение международного статуса которого стало очевидным в 1971 г., когда он занял свое место в Совете безопасности ООН, определенно следовал в делах третьего мира своей особой повестке, вступая в противостояние не только с США, но и с Советским Союзом. В 1969 г. напряженность между СССР и Китаем из-за взаимных территориальных претензий привела к вооруженным столкновениям на пограничной реке Уссури. В середине 1970-х гг. китайцы не только называли Советский Союз «империалистической силой» в третьем мире, но и считали его более опасной из двух империалистических сверхдержав.
Восточноевропейский вопрос обострял конфликты холодной войны, причем не только потому, что США – и их внутренние национальные лобби – считали нелегитимным само существование режимов советского типа, но и потому, что жители этих стран, в общем-то, были с ними согласны. В 1956 г. Венгрия бросила СССР вызов и получила жесткий отпор; похожие события, хоть и масштабом помельче, в тот же год развернулись в Польше. В конце 1960-х гг. проблем подкинула уже Чехословакия, исторически одна из наиболее просоциалистических и просоветских стран блока. Когда в 1968 г. реформаторски настроенный партийный лидер Александр Дубчек попытался установить в Чехословакии «социализм с человеческим лицом» (имея в виду уменьшение партийного и полицейского давления), Советский Союз ввел в страну танки. Это решение имело разрушительные последствия как внутри СССР (шокировав бо́льшую часть московской и ленинградской интеллигенции), так и в Восточной Европе, и к тому же серьезно повредило отношениям Советского Союза с США. Новорожденная «доктрина Брежнева» наделяла Советский Союз правом вмешиваться ради спасения «социализма» в дела той страны, в которой ему будет угрожать опасность; это было равнозначно утверждению, что любая страна, входящая в советский блок, обязана в нем оставаться. Такое отношение особенно оскорбляло чехов, которые, в отличие от венгров в 1956 г., не пытались выйти из советского блока или отказаться от социализма, – хотя надо признать, что, если бы программа Дубчека была выполнена, они могли бы и передумать.