И действительно, могло показаться, что самым острым национальным вопросом в брежневскую эпоху был русский. Да, русский язык служил в СССР языком межнационального общения, а Москва была столицей всей страны, но если говорить о русских как об этнической группе, проявление ими своей национальной самобытности, развитие национальной культуры, а уж тем более пестование национальной гордости исторически поощрялись в наименьшей степени. В литературе получило развитие квазинационалистическое направление, обратившее свой взгляд прежде всего на русскую деревню, а зарождавшиеся в обществе движения за сохранение памятников культуры и охрану окружающей среды от последствий промышленного развития приобретали отчетливо националистический оттенок (писатель-почвенник Валентин Распутин стал активным участником борьбы за спасение Байкала). В начале 1970-х гг. будущий соратник Горбачева Александр Яковлев навлек на себя неприятности, раскритиковав сотрудников аппарата ЦК КПСС, симпатизировавших русским националистам, – ходили слухи, что их покровители сидели прямо в политбюро. В неславянских регионах, особенно в Средней Азии, продвижение национальных кадров осуществлялось за счет живущих в республиках русских, которые уже не совсем чувствовали себя там дома. Среди русских РСФСР, в прежние времена считавших, что они благородно несут свет цивилизации в слаборазвитые регионы Советского Союза, все больше ощущалась обида: им казалось, что их республика финансирует отстающих за счет своих собственных граждан – короче, что неславянские республики стали для России не приобретением, а обузой.
Славянские регионы страны переживали межпоколенческий раскол, хотя и не такой глубокий, как в США той же эпохи, но в некоторых отношениях очень на него похожий. В Советском Союзе тоже существовало поколение «шестидесятников», представители которого обменивались записями The Beatles, крутили их на своих новеньких магнитофонах, носили синие джинсы, пошитые в Восточной Европе, приправляли речь арестантским жаргоном, пели под гитару песни Владимира Высоцкого и слушали иностранные радиостанции («голоса»). К 1970-м гг. на вершине популярности оказалась рок-музыка: ее слушали даже комсомольцы, несмотря на то что официально это не очень одобрялось. Но еще сильнее убежденных коммунистов тревожила, вероятно, политическая пассивность нового поколения по сравнению с молодежью довоенных лет. Как показал свидетель и исследователь той эпохи Алексей Юрчак, молодежь 1970-х и 1980-х гг. принимала официальный язык и ритуалы, без труда их воспроизводила, но считала, что «настоящая» жизнь протекает в частном пространстве, почти не пересекающемся с публичной сферой. По советским стандартам образовательный уровень этого поколения впечатлял; в условиях полной занятости им не приходилось волноваться о поиске работы, хотя выпускников университетов очень волновало, куда их «распределят» – в Москву или же в провинциальное захолустье.
Повседневная жизнь советских граждан
«Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят», – гласила шутка, которая среди западных журналистов пользовалась даже большей популярностью, чем в Советском Союзе. Но, как обнаружили граждане СССР, когда страна распалась, у советской сферы занятости были преимущества и помимо снисходительного отношения к низкой производительности труда. Место работы, при котором имелись специальные магазины и буфеты, служило сотрудникам источником дефицитных товаров (качество этого источника зависело от престижности и состояния предприятия, конкретной отрасли промышленности или вышестоящего министерства) и форумом дружеского общения. Женщины приятно проводили рабочие часы за совместным распитием чая с пирожными, а мужские компании выходили покурить (или даже выпить) на лестничные площадки. Если бы экономисты вместо производительности труда измеряли бы уровень счастья на рабочем месте, цифры определенно были бы выше.