Спектр политических убеждений диссидентов был чрезвычайно широк: от в большей или меньшей степени разочарованных коммунистов вроде близнецов Жореса и Роя Медведевых до либералов типа Андрея Сахарова (известного физика, действительного члена Академии наук СССР, высланного в 1980 г. в город Горький) и консерваторов-русофилов, к которым в итоге примкнул Солженицын. Признаками, которые объединяли их всех, были защита прав человека и использование в качестве трибуны западных средств массовой информации. Иностранные корреспонденты в Москве были настоящим спасением для любого диссидента: они одаривали его дружбой, виски Johnnie Walker и сигаретами Marlboro; они контрабандой вывозили его труды за рубеж; и они же выносили его имя на первые страницы американских и европейских газет, если тот вдруг попадал в неприятности. ЦРУ и другие западные разведывательные службы также обеспечивали диссидентам негласную поддержку, о которой те не всегда просили и даже не всегда знали, но которую советская пресса усиленно педалировала. Естественно, это не добавляло диссидентам популярности в глазах советских граждан, и, за исключением деятелей националистического толка, движение мало контактировало с широкими слоями населения. Диссиденты, чьи имена гремели на Западе, практически не упоминались в циркулировавших в народе крамольных материалах, информацию о которых регулярно собирал КГБ (в основном это были дерзкие частушки, непристойности и анекдоты, жалобы на дефицит и рост цен, а также высказанные в состоянии подпития оскорбления руководителей страны).
Со временем, однако, диссидентские идеи вкупе с воспоминаниями об осуждении Хрущевым сталинизма в 1956 г. укоренились в сознании представителей элиты: сначала молодого поколения, а затем и поколения их родителей. К 1980-м гг. вполне уважаемый советский гражданин с хорошим местом работы мог смеяться над диссидентами в беседе с иностранцами, пусть даже и конфиденциальной, но в то же самое время критиковал советскую жизнь в выражениях, совершенно невозможных двадцатью годами ранее.
Монумент Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», переосмысленный украинско-армянским художником-нонконформистом Вагричем Бахчаняном вскоре после его эмиграции в США в 1974 г.[37]
В начале 1980-х гг. встретить горячего и искреннего сторонника Советского Союза, который реально исповедовал бы его идеологию, было такой редкостью, что многие полагали, будто лебединая песня прежнего утопического революционного духа отзвучала еще при Хрущеве, – но это, возможно, было чересчур обобщающим суждением. Евтушенко, самый известный поэт-трибун эпохи «оттепели», привыкший к тому, что в 1970-е гг. его воспринимали как опасного бунтаря, в 1980-е внезапно начал встречать молодых чиновников, которых одолевали ностальгические воспоминания о том, как двадцать лет назад они студентами тайком пробирались на его выступления. Но юношеский идеализм прятался за скучным брежневским фасадом не только у представителей поколения шестидесятников. Московский университет выпускал идеалистов уже и в 1950-е гг. Один из них, Михаил Горбачев, поднялся по партийной лестнице до поста первого секретаря Ставропольского крайкома партии, после чего вернулся в Москву – готовый, пусть он пока и не подозревал об этом, начать революцию, которая разрушит Советский Союз.
Глава 7
Крах
Согласно марксистской теории, пасть должен был капитализм, а не социализм. Советские руководители и простые граждане и помыслить не могли, что случится обратное – и уж тем более что все обойдется без участия США, которые в нарушение договоренностей сбросят на противника атомную бомбу. На стороне социализма была сама история, пока внезапно и, казалось, необъяснимо история не сошла с ума. Как гласит выразительный заголовок книги исследователя позднего советского социализма Алексея Юрчака, «Это было навсегда, пока не кончилось».