Идеалы, характер, менталитет, настрой, просвещение, самостоятельность, общество — наполнение этих понятий благим содержанием представляется не менее желательными в начале XXI в., чем в начале XХ-го. Диссонанс возникает, когда они ассоциируются с расовой исключительностью. Нам легче понять их целесообразность, если мы перенесем их с расовых отношений на культуру. Наше уважение к языку, верованиям, обычаям и единству этнических групп носит плюралистический характер и свободно от биологических нюансов генетического детерминизма, но оно все же принимает эти признаки как подтверждение коллективной идентичности, придающей смысл и цели тем, кому они принадлежат.
«Белая Австралия» служила, таким образом, идеалом, но была надуманной. Закон об ограничении иммиграции использовался для того, чтобы не пускать неевропейских переселенцев, он позволял остаться значительному числу китайцев, японцев, индийцев и афганцев, которые уже жили здесь. Законодательство Австралийского Союза, принятое в 1901 г., предусматривало репатриацию островитян Тихого океана, занятых в сахарной промышленности Квинсленда, но тем, кто жил там давно, в результате протестов было разрешено остаться. Новым иммигрантам с Явы и из Тимора позволялось работать в индустрии жемчуга. Торговцы, студенты и члены семей неевропейского происхождения продолжали прибывать в австралийские порты. Поскольку расовая однородность являлась иллюзией, обещание равенства тоже было ложью. Дискриминационные законы отказывали неевропейцам в натурализации, лишали их доступа к социальным пособиям, предусматривали запрет на профессии, а в некоторых штатах запрещали землевладение.
Последствия этой политики были особенно заметны в северной части Австралии. Население территории к северу от тропика Козерога на рубеже веков насчитывало около 200 тыс. человек. Половину составляли европейцы, хотя они были сконцентрированы в портах Квинсленда — Таунсвилле, Маккае и Кэрнсе, — а также в шахтерском городе Чартерс-Тауэрс; в других местах прироста населения не наблюдалось. Около 80 тыс. человек составляли коренные жители, населявшие большей частью обширные внутренние районы, и еще 20 тыс. — выходцы из Азии и с островов Тихого океана. Европейцы были всего лишь небольшим расовым меньшинством в бурно развивавшихся многорасовых обществах Брума, Дарвина и острова Терсди у мыса Йорк. Китайские и японские лавочники и меланезийские рабочие составляли значительную часть жителей портовых городов Северного Квинсленда, где они меньше подвергались дискриминации, чем в районах, расположенных южнее.
Приезжие с юга были шокированы такими многорасовым севером. Один из авторов сиднейского «Рабочего» жаловался на то, что он был вынужден ехать в Кэрнс вместе с «двумя китаёзами, одним япошкой, шестью канаками». Корреспондент «Бюллетеня» с отвращением писал о состоянии санитарии в Таунсвилле с «канаками на сахарных плантациях… черными и китаёзами на вокзалах, с китаёзами в качестве садовников, лавочников, владельцев прачечных и подрядчиков». Закончил он девизом журнала: «Австралия для австралийцев!» Парламенты Квинсленда и Западной Австралии дополнили законодательство нового Содружества, определив исключительное право европейцев на занятие многими профессиями и лишив неевропейцев избирательных прав. В первые годы ХХ в. процветавшие ранее китайские кварталы сжимались, а Северная Австралия все больше превращал. ась в монокультурное захолустье.
Самое главнее, «Белая Австралия» отрекалась от коренных жителей этой страны. Они не присутствовали на церемониях в честь образования Австралийского Союза. Они были устранены из искусства и литературы, которые изображали новый национальный настрой: если раньше художники-пейзажисты нередко вводили группы местных жителей с целью придания достоверности картинам дикой природы, то гейдельбергская школа вместо них вводила представителей белой расы в образ суровой природной стихии. Аборигены были лишены даже своего статуса коренных жителей Ассоциацией коренных австралийцев, которая присвоила себе этот термин, подразумевавший европейцев, родившихся в Австралии. Тем не менее аборигены продолжали беспокоить совесть белых. Узурпатору легче давал. ось чувство сострадания, чем восприятие, поскольку фатализм облегчал бремя благотворительности. Прежние филантропы были готовы лишь облегчить страдания тех, кому сами причинили зло. В мрачном предчувствии они провозгласили своей обязанностью поправить подушку умирающей расе.