Краткая история фэндома (с некоторыми комментариями для ролевиков)

Позже, в 1965 году, когда уже «стало можно», в повести Н. Томана «Неизвестная земля» персонаж — писатель-фантаст — роняет фразу, которая характеризует всю ситуацию: «Забыли вы разве, какое жалкое существование влачила наша фантастика в период культа, когда фантазировать дозволялось только в пределах пятилетнего плана народного хозяйства?»

В общем, тогда, в тридцатые, все могло бы стать совсем плохо, если бы не достойный просто причисления к лику святых Александр Романович Беляев, который успел уже к тому моменту стать знаменитым писателем. Настоящий паладин фантастики, человек, фантастику беззаветно любящий, — собственно, он был первым советским писателем, который писал практически только фантастику, первым отечественным писателем-фантастом. И оказавшись вот в этой ситуации, он весь свой остаток жизни потратил на то, чтобы нащупать, что же делать фантастике в условиях этого отсутствия воздуха, — все оставшееся время, собственно, до своей смерти от голода в оккупации под осажденным Ленинградом.

Получалось не слишком.

Собственно, ничего иного и не могло получиться. Творчество Беляева раннего от Беляева позднего отличается — видно невооруженным глазом. После «Человека, потерявшего лицо» и «Человека-амфибии» Беляев тридцатых — это «Подводные земледельцы», это «Звезда КЭЦ», «Чудесное око»... То есть это произведения, основная фабула которых исчерпывается тем, что в Советской России сделали научное открытие, поставили его тут же на службу народному хозяйству — и вот рассказ о том, как оно работает. В рамках этой схемы он пытался по мере возможностей делать что-то художественное. Получалось тяжело. Совсем все хорошо видно по книгам «Человек, потерявший лицо» и «Человек, нашедший свое лицо» — это тексты с одной фабулой, но с абсолютно разной идеологической нагрузкой. Некоторые его попытки «соцреалистической фантастики» вроде «Под небом Арктики» и «Земля горит» выходили настолько неловкими, что после публикации тогда, в 30-е, даже не переиздавались ни разу до недавнего времени. Исключением стал роман «Ариэль» — последний его роман, изданный при жизни (впрочем, тираж за исключением каких-то единичных экземпляров погиб в блокадном Ленинграде), — в котором Беляев в последний раз дал себе полную свободу.

Я так подробно останавливаюсь на этом моменте, потому что, по сути, со случившимся тогда фантастика продолжала бороться все следующие полвека, а отчасти и до сих пор борется. И последствия пожинает до сих пор. Сейчас, по прошествии восьмидесяти пяти лет, фантастику все еще не считают серьезной литературой — после той самой программной речи Маршака и последовавших за ней событий. За это время, конечно, фантастика и сама многое сделала, чтобы ее не воспринимали всерьез. Но фундамент проблемы гетто был заложен в 1934 году.

«Ближний прицел» и оттепель

В таком вот отведенном ей закутке фантастика существовала следующие двадцать пять лет. Конечно, со своими этапами, со своими волнами. Была, например, волна предвоенных произведений со своим сюжетным шаблоном о советском чудо-оружии, которое быстро всех побеждает в мировой войне, — и от Японии до Англии сияет Родина моя. Классическое произведение этого периода — «Первый удар» Шпанова. Конечно, этот субжанр продержался недолго, потому что реальная война быстро все расставила по своим местам.