Дата постройки теперешних зданий неизвестна, но их планировка и архитектурный стиль бесспорно восходят к XII веку. В это время храм перешел под покровительство могущественного рода Тайра, предводители которого жили в Киото, но имели обширные поместья в западных провинциях. Есть запись о том, что Тайра-но Киёмори, который любил отдыхать в Ицукусиме, полностью перестроил святилище в 1168 году. Ранее по его поручению храму был передан набор буддийских сутр, великолепно иллюстрированных. Покровительство клана Тайра, в котором наиболее ярко выразился многовековой интерес двора к храму, показывает, до какой степени синтоизм был восприимчив к буддизму в эпоху Хэйан. Кроме того, оно дает представление о том, каким образом отдаленные регионы приобретали государственное значение – двор постепенно распространял собственную политику, религию и ремесла в провинциях и, в свою очередь, испытывал на себе их ответное влияние.
Все эти процессы отражены в сложной и гармоничной архитектуре храма, сочетающей элементы синтоистского и буддийского стиля. Покрытые корой крыши напоминают о японских архитектурных традициях, здание построено по образцу
В синтоистских храмах скульптуры были редкостью, но в буддийских встречались часто. Многие буддийские статуи, к счастью, пережили периодические разрушения зданий, в которых хранились, несмотря даже на то, что хэйанские скульпторы преимущественно работали с деревом, в отличие от своих предшественников, предпочитавших глину и металл. Скульптура в IX веке оставалась религиозной и по-прежнему изображала Будду и его спутников. Однако если в период Нара в этих фигурах чаще всего не было ничего, противоречащего естественному, то в IX–X веках скульпторы стремились подчеркнуть сверхчеловеческий аспект божества – например, изображая фигуру с бо2льшим, чем обычно, числом голов или рук и наделяя ее широко известными символами добродетелей – мудрости, силы и чистоты.
Особенно активно участвовала в создании скульптур и подготовке скульпторов школа сингон – не ради самого искусства, а с определенными религиозными целями. Все образцы сингонской скульптуры проникнуты идеей вселенского Будды и стремлением показать многообразие его сил. Скульптурные изображения считались физическими продолжениями Будды в пространстве и времени этого мира, через которые верующие могли в буквальном смысле слова вступить с ним в физический контакт. Очень много внимания уделяли позе статуи – она должна была строго соответствовать ритуалу школы. Забота об этом и о религиозной силе зачастую снижала ценность изображения как произведения искусства, но лучшие образцы все же безусловно обладают определенной мрачной притягательностью.
С Х века статуи стали не такими «суровыми». Теперь их часто раскрашивали в яркие цвета, особое внимание уделяя деталям или выражению лица, подчас уже иногда забавному. Стремление к изяществу, роскоши и «красивости» нередко стало брать верх над благоговением. Тем не менее интерьер Золотого зала в Тюсон-дзи, украшенного множеством маленьких резных фигурок и подтверждающего неизменную любовь Фудзивара к роскоши и утонченности, свою религиозную ценность не потерял. То же самое можно сказать об ангелах Бёдо-ин и небесных музыкантах, закрепленных на стенах вокруг большой сидящей фигуры бодхисаттвы Амиды. Хотя Амида в особенности предвосхищает религиозные тенденции, развитие которых началось после 1185 года, ангелы и основная фигура несомненно принадлежат эпохе Хэйан и многими считаются триумфом скульптурного искусства того времени.
В храмах были открыты мастерские для скульпторов и художников. Сингон стоял на первом месте не только в скульптуре, но и в религиозной живописи – выдержанные в китайском стиле картины обычно писали на шелке богатыми, яркими красками. Сингонское представление об Истине – вселенском Будде заключало в себе и приятные, и неприятные стороны жизни, что придавало изображениям драматизм и энергию, которых недоставало работам других школ. Замысловатые узоры и великолепные цвета сингонских мандал делают их произведениями искусства, хотя изначально эти геометрические изображения создавались не как картины, а как схемы вселенского единства – выразить эту идею в живописи было проще, чем в скульптуре.