Краткая история крестовых походов

Однако Фридрих Барбаросса настаивал, как бы сейчас сказали, на бренде «римский император». Германский император правил «Западной Римской империей[106]» – сомнительным детищем папы, которое он за четыреста лет до этого породил для Карла Великого, – и потому считал неоспоримым право величать себя императором. Но вот для византийцев заявка на определение «римский» представляла собой нечто большее. В их понимании истинная Римская империя могла быть только одна. И если римским императором являлся Фридрих Барбаросса, то считать таковым Исаака Ангела было уже нельзя.

Раньше стороны решали этот непростой вопрос, дипломатично игнорируя любые титулы при обращении друг к другу, но теперь Фридриху стало не до экивоков. Когда Исаак прислал для переговоров послов, он в ответ проинформировал Константинополь, что в будущем любое общение будет возможно только в том случае, если его будут величать «братом-императором». Исаак вполне предсказуемо отказался, бросив германских послов в тюрьму, и Фредерик в гневе разграбил город Филиппополь – третий по величине в империи.

Эта демонстрация силы возымела должный эффект. Несмотря на напыщенную позу, Исаак оказался слабаком и к тому же пребывал совсем не в том положении, дабы противостоять германской армии. Он незамедлительно освободил узников, рассыпавшись перед ними в извинениях и одарив золотым дождем, а потом предложил за собственный счет переправить германское войско через Босфор.

Это трусливое поведение, равно как и дальнейшие поступки Исаака, значительно поспособствовали укреплению на Западе отвратительной репутации Византии. В тот самый момент, когда его корабли перевозили крестоносцев в Анатолию, его гонцы во весь опор скакали к Саладину, чтобы сообщить о грядущей угрозе.

Когда Барбаросса вошел в Малую Азию, ситуация повторилась. Все соглашения, призванные обеспечить ему безопасный выход к территории Турции, оказались бесполезны. Местные эмиры прилагали максимум усилий, чтобы затруднить крестоносцам продвижение вперед, а турецкий султан Кутб ад-Дин[107] собрал несметное войско.

Фридриха Барбароссу это не только не удивляло, но особо и не тревожило. Он был императором уже много лет, давно привык к неудачам и весьма лихо, надо сказать, справлялся с ними. За две недели этот правитель разбил турецкую армию, захватил столицу султаната и вырвал у неприятеля еще одно обещание безопасного прохода через территорию. Когда местное сопротивление было сломлено, крестоносцы без труда вошли в Армению – дружественное христианское государство к северу от Антиохии.

Германский император сделал то, чего не удавалось никому со времен Первого крестового похода, – провел свою армию целой и невредимой через всю Анатолию. Но жестокий поворот судьбы свел на нет все его достижения. 10 июня 1190 года после изнурительного перехода через Таврский хребет на юге Анатолии пожилой император повел солдат к гладкой прибрежной равнине. Пока армия устало тащилась в сторону близлежащего города, Барбаросса с небольшим отрядом выехал вперед и увидел небольшую речку Гёксу, которая несла свои воды в Средиземное море. В разгар анатолийского лета стояла удушливая жара: чтобы ее избежать, император пришпорил коня, погнал его к реке, оставил свиту позади и оказался на берегу один. Рассказы о том, что именно произошло потом, противоречивы. Одни говорят, что конь споткнулся и сбросил его в реку, другие – что он сам поскользнулся, когда прыгнул вниз за водой. Так или иначе, результат оказался печален. Когда подоспевший личный страж вытащил Барбароссу из воды, он был уже мертв[108].

Крестовый поход внезапно закончился. Требовалось избрать нового императора, а сделать это можно было только в Германии. Большинство родовитых дворян без промедления отплыли домой, забрав с собой значительную часть армии. Сын Барбароссы, Фредерик VI Швабский, поместил тело отца в бочку с уксусом, намереваясь сохранить, и храбро двинулся дальше, полный решимости исполнить клятву покойного императора дойти до Святой земли[109].

Невзирая на полный провал, крестовый поход Барбароссы привел к двум положительным результатам. Саладин понервничал достаточно для того, чтобы выпустить на свободу пленников, захваченных в битве при Хаттине, в том числе короля Ги Иерусалимского и большую часть высокопоставленных деятелей Утремера. С них взяли клятву никогда не выступать против него с оружием в руках (от которой можно, впрочем, было без труда отказаться, поскольку они давали ее по принуждению) и обеспечили безопасный проход в Тир, один из очень немногих в Леванте[110] городов, все еще остававшихся под контролем христиан.