Краткая история Лондона

Даже речь лондонцев, долгое время служившая незримой границей классов, исподволь менялась. Стандартом стало размывание в обиходной речи «нормативного произношения» по мере того, как в него проникали элементы так называемого «эстуарного английского». Интонации дикторов Би-би-си значительно отличались от тех, что были в ходу четвертью века ранее. Слово yes – «да» – стало звучать как yeh. Опускались некоторые согласные звуки, а сленг и даже ругательства вошли в повседневную речь. Героями сатирической пьесы Кэрил Черчилл «Серьезные деньги» (Serious Money), посвященной этому периоду, были уже не «богатеи», а вертикально мобильные «яппи». Новым символом вульгарности стало розовое шампанское и «порше»; модные места для досуга стали появляться к востоку, а не к западу от Сити, в особенности в активно развивавшихся кварталах Хокстона и Шордича.

Одним из последствий этого был сдвиг политических предпочтений. Рабочий класс Лондона поправел, а средний класс – чиновники, ученые, журналисты и люди творческих профессий – полевел. Лейбористы спокойнее за «свои» голоса в джентрифицированном Ислингтоне, нежели в динамичных Тауэр-Хамлетс и Саутуорке, где «белых бедняков» все больше привлекала правая риторика. Я сам видел, как группа одетых в кожу курьеров на мотоциклах одобрительно зашумела, увидев Тэтчер на экране телевизора в дешевой закусочной. В 1993 году на Собачьем острове был впервые в Лондоне избран в муниципальный совет представитель крайне правой Британской национальной партии – а ведь в Ист-Энде некогда побеждали коммунисты.

Социолог назвал бы этот процесс социальной атомизацией. По мере того как главные улицы боро приходили в упадок, библиотеки закрывались, а церкви пустели, районные сообщества утрачивали свою связность. Независимые газеты лондонских боро почти исчезли. Люди замечали, что их соседи меняются все чаще, а новые соседи родом из все более дальних стран. Рой Портер в своей социальной истории столицы, написанной во время рецессии начала 1990-х, делился мрачными прогнозами. Лондону, по его словам, повезло избежать «ужасов религиозных преследований, этнических погромов, политического насилия и тотальной войны». Но он видел город, приходящий в упадок. Численность населения все еще падала, и не было никаких причин считать, что это сокращение остановится. Компьютеризированные цифровые рабочие места будущего, предсказывал Портер, будут в расширяющихся «дальних пригородах» на юго-востоке – в таких городках, как Мэйденхед, Рединг, Рейгейт, Севеноукс, Базилдон, Челмсфорд, Уотфорд и Сент-Олбанс. С его точки зрения, «только тот, кто слепо верит в благотворность свободного рынка», может считать, что экономике Лондона в долгосрочном периоде не грозят опасности. Он проявлял «новый пессимизм, новое беспокойство о будущем».

Это настроение отражено в книгах тех, кто помнил старые времена, когда все было ясно и просто. Лондонские писатели этого времени в основном разделяли пессимизм Портера. Импрессионистическая биография столицы, написанная Питером Акройдом, пронизана меланхолией, хотя и завершается на оптимистической ноте: последняя глава книги называется Resurgam[173]. С точки зрения Акройда, Лондон всегда находился «в состоянии становления». Воспоминания Патрика Райта о старом Далстоне в книге «Путешествие по руинам» (A Journey through Ruins; 1991) были вздохом скорби по изменившемуся облику Хакни; автор с горькой иронией посвятил книгу Тэтчер. Сквозь скрупулезные исследования пригородной жизни Иэйна Синклера красной нитью проходит ностальгия по уходящей атмосфере добрососедства. Целое поколение лондонских романистов отдало дань еще более мрачной тематике городских джунглей – от «Высотки» Дж. Г. Балларда (1975) до «Лондонских полей» Мартина Эмиса (1989) и «Белых зубов» Зэди Смит (2000). У всех этих писателей Лондон, перепаханный при Тэтчер сломом всего привычного, чувствует себя не в своей тарелке и со страхом ждет нового века.

25. Лондон идет ва-банк. 1997–2008

Камелот-на-Темзе

Если какой-то город и мог выдержать сравнение с Лондоном на старте XXI века, то это Нью-Йорк. Если не считать внешнего вида, они были как две стороны одной монеты и в культурном, и в экономическом отношении. У них были не только общие банки, магазины, бренды, мода и еда, но и пьесы, мюзиклы, телешоу, бестселлеры, журналистика – и прежде всего английский язык. От американских акцентов некуда было деться ни на лондонском радио, ни на лондонских улицах. Два крупнейших англоговорящих города мира были братьями, хотя и не близнецами.