Краткая история Лондона

Георг поселился в Сент-Джеймсском дворце, однако вскоре предпочел более чистый воздух Западного Лондона, как прежде Мария и Анна. Кенсингтонский дворец, уже перестроенный Кристофером Реном, был вновь преобразован под руководством Колена Кэмпбелла[56] и Уильяма Кента[57]. Он оставался главной резиденцией Ганноверской династии, пока Георг III в 1760 году не переехал в Букингемский дворец. Поначалу новый король пытался проводить заседания кабинета на французском языке, но в конце концов сдался и предоставил решать государственные дела группе пэров-вигов, которых возглавлял в палате общин первый лорд Казначейства – добродушный, но проницательный вельможа из Норфолка сэр Роберт Уолпол. Самый упорный конфликт у короля был с сыном, тоже Георгом, принцем Уэльским, выгнанным им из Сент-Джеймсского дворца. Наследник устроил себе альтернативный двор на Лестер-сквер, ставший прибежищем для политических оппозиционеров – Ислингтоном своего времени[58].

Георг оказался вовсе не глупцом и строго соблюдал договоренности 1688 года. Но, подобно тому как Вильгельм Оранский нуждался в английских налогах для финансирования голландских войн, Георгу те же налоги нужны были для войн в Германии, и обходились они так дорого, что Уолпол в конце концов подал в отставку. Однако он вернулся на пост во время финансового кризиса 1720 года, вызванного обрушением акций Компании южных морей. Скандал, в который оказались вовлечены многие министры, был настолько громким, что Акт о бунтах пришлось зачитать в парламенте. Одна из газет Сити потребовала, чтобы банкиров «завязали в мешки со змеями и бросили в мутные воды Темзы». Подобный накал страстей, не угасший с течением времени, говорил о том, насколько важной стала профессия банкира.

С тех пор Уолпол двадцать лет в качестве первого «премьер-министра» Британии (1721–1742) оставался крупнейшей политической фигурой страны, чему в значительной мере способствовало невмешательство королей в политику, возведенное ганноверцами в принцип. С выходом парламента на первый план у лондонцев развился вкус к критической журналистике. Уолпола высмеивала целая плеяда сатириков: Джон Гей в «Опере нищих», Джонатан Свифт, Даниель Дефо, Генри Филдинг и Сэмюэл Джонсон, называвший премьер-министра «малиновкой» из детской песенки, которую скорее бы уже кто-нибудь «убил»[59]. Такая традиция политического скепсиса оживляла лондонскую общественную жизнь и наполняла ее осмысленностью, вдобавок делая немыслимой идею государственной цензуры, привычной на континенте.

Лондону предстояло увидеть еще немало схваток между сторонниками свободы слова и блюстителями закона, но само понятие допустимой критики, как и «лояльной оппозиции», уже укоренилось.

По вопросу о том, где премьер-министру жить, когда он находится в Лондоне, Уолпол все же не смог обойтись без помощи короля. В 1732 году Георг II (1727–1760) подарил Уолполу дом террасной застройки – № 5 в одном из тупичков Уайтхолла, построенный в видах спекуляции придворным эпохи Реставрации сэром Джорджем Даунингом. Уолпол перестроил дом; интерьер комнат был переделан вездесущим Кентом, окна выходили на конногвардейский плац. Сегодняшний фасад с № 10 на табличке был перестроен позже, а в то время служил черным ходом. Хотя дом был частным подарком короля, Уолпол объявил его официальной резиденцией премьер-министра. До наступления XX века большинство его преемников использовали этот дом только для работы.

Брачные перспективы

Вестминстер теперь и по площади, и по населению превышал Сити. Однако если лондонскому Сити не хватало зданий, достойных финансовых тузов, то Вестминстеру – зданий, достойных королей. Уайтхолл пришел в упадок, Сент-Джеймсский дворец стал муравейником, застрявшим во временах Тюдоров. Вдоль Темзы не было ни дворцов, ни проспектов, ни впечатляющих видов, ни парадных улиц, не говоря уже о Тюильри, Кремле или Эскориале.

Вместо парижских grandes places[60] были тихие площади-скверы, где богатые и не очень лондонцы жили в террасных домах плечом к плечу. Единственные и впрямь величественные здания Лондона – Вестминстерское аббатство и собор Святого Павла – принадлежали не государству, а церкви. Собор Святого Павла был центральной точкой почти всякой картины или гравюры с картой Лондона; он парил над городом, словно ангел-хранитель в окружении ангельского воинства колоколен. Знаменитым свидетелем той эпохи был венецианский художник Каналетто, на чьих картинах Темза предстает серебристым озером, сияющим в неправдоподобно ясном солнечном свете.