Краткая история Лондона

Ранжирование домов по стоимости повторяло классификацию, установленную Актом о строительстве 1774 года. Однако если акт классифицировал жилье по отдельным улицам, то в силу особенностей ценообразования в пригородах целые акры территории занимали дома для жильцов одинакового достатка. Георгианский пригород требовал социальной градации внутри каждого анклава. У жильцов эдвардианского пригорода слуг не было, зато для нормальной жизни им все чаще нужны были машины, а значит, и соответствующая инфраструктура. В этих районах не было ни интимности внутреннего двора, ни соседского духа террасных домов. Гости регулярно жаловались на отсутствие компании. Герберт Уэллс в романе «Тоно-Бенге» писал: «В Лондоне нет соседей». Каждый человек был островом, каждая семья жила в своей крепости и «не знала даже фамилий людей, живших справа и слева». Это была ранняя версия «тоски новых городков»[141], поразившей Англию позже.

При этом пригороды были именно тем, что рекламировалось: ответом на вековечный вопль лондонцев, мечтавших о бегстве от грязи и тумана большого города к свежему воздуху деревни, от съемного жилья – к дому, который можно назвать своим. Этот стереотип был воплощен в бестселлере о блаженной жизни в пригороде «Смиты из Сербитона» (The Smiths of Surbiton), публиковавшемся как роман с продолжением в Daily Mail в 1906 году. Ближайшая параллель, которую я могу найти подобной свободе бегства из центра города, – это движение американцев на запад, в разросшиеся усадьбы Лос-Анджелеса и Сан-Франциско. Дональд Олсен цитирует нескладный стишок, в котором описывается удовольствие нового жильца:

И, к узкой стенке прислонясь,
Служившей дворику оградой,
Он курит трубочку, дивясь
Знакомству с сельскою отрадой.

Благодарит он небеса

(Долой проклятье улиц тесных!)
И хвалит – вот так чудеса! —
И дым, и вонь дорог железных[142].

К 1910 году последний всплеск расширения Лондона, который длился с 1870-х годов, подошел к концу. Столица вновь насытилась пространством, и на истощенном рынке наступил спад. Пропускная способность транспорта была в избытке, а вот дома стало сложно продать. В 1899 году строилось 27 000 домов, в 1913 году – всего 8000. Строительных рабочих увольняли тысячами. Органы по проведению переписи заключили, что Лондон в своем расширении наконец достиг пика и дальше расти, вероятно, не будет. Теперь остальной стране пора было догонять столицу.

В стране же, широко раскинувшейся вдоль бассейна Темзы, все еще было немало бедности, однако большинство бедных (за исключением представителей общественного «дна») могли рассчитывать на пенсии и систему национального страхования, введенные Ллойд Джорджем[143] в 1909 и 1911 годах. Почти во всех слоях общества уровень жизни лондонцев был несопоставим с тем, что был веком ранее. Георгианский Лондон отапливался и освещался открытым огнем, воду брал из реки, ездил на лошадях. В этом смысле он мало отличался от города эпохи Елизаветы или Стюартов.

Лондонцам XX века уже не нужно было ходить на работу пешком: они ездили в метро, на автобусе с бензиновым двигателем, в кэбе или в автомобиле. В Лондоне никогда прежде не было столько людей, имевших собственный дом с садом, не говоря уже о канализации, водоснабжении и центральном отоплении. Дома освещались электричеством, пищу готовили на газовых плитах, в ванной комнате была горячая вода. Одежду лондонцы носили фабричного производства, их кладовые были наполнены привозными продуктами. В конторах использовались пишущие машинки и кабели связи. В Лондоне насчитывалось больше абонентов телефонных линий, чем во всей Франции.

Культурная жизнь реагировала на все эти новшества. Америка перестала быть колониальным захолустьем и теперь экспортировала мюзиклы и кино в жаждущий развлечений Лондон. Регтайм, уанстеп, банни-хаг вызвали настоящее помешательство. Лондонцы могли слушать музыкальные записи на граммофоне, посещать публичную библиотеку, баню с бассейном, технический колледж и кино. К дверям ежедневно приносили газеты с мировыми новостями. За какую-то четверть века случилась техническая революция, не имевшая аналогов: равным по размаху переворотом было разве что появление интернета.