Краткая история пьянства от каменного века до наших дней

Но по большей части на пиршествах они толкуют и о примирении враждующих между собою, о заключении браков, о выдвижении вождей, наконец, о мире и о войне, полагая, что ни в какое другое время душа не бывает столь же расположена к откровенности и никогда так не воспламеняется для помыслов о великом. Эти люди, от природы не хитрые и не коварные, в непринужденной обстановке подобного сборища открывают то, что доселе таили в глубине сердца. Таким образом, мысли и побуждения всех обнажаются и предстают без прикрас и покровов. На следующий день возобновляется обсуждение тех же вопросов, и то, что они в два приема занимаются ими, покоится на разумном основании: они обсуждают их, когда неспособны к притворству, и принимают решения, когда ничто не препятствует их здравомыслию.

Эту практику хорошо бы, конечно, внедрить и в современной политике — да и теледебаты смотреть было бы веселее. Кроме того, никто еще, пожалуй, не заходил так далеко в развитии идеи об «истине в вине». Если спиртное побуждает говорить правду, а в политике правят бал ложь и лжецы, разве не логично накачать их вином, отворяющим правде уста? Вполне логично. Не менее логично, чем убеждение китайцев и индийцев, что правителю не следует пить вовсе. Внедри мы практику германцев сейчас, войн наверняка стало бы больше, но мы, по крайней мере, знали бы их причину.

Кроме того, Тацит упоминает, что пиво германцы изготавливали собственное, а вино возили из Рима. Пили его из золоченых римских кубков. Нам это известно, поскольку варварские правители предпочитали самые ценные принадлежности для питья брать с собой в могилу: все-таки кутить остаток вечности в компании неизвестных нам богов куда удобнее, когда под рукой привычная любимая посуда. Тут они, конечно, просчитались, потому что современные археологи только и делают, что раскапывают захоронения и разлучают погребенных с их добром.

Таким образом, даже когда Римская империя пришла в упадок, зашаталась и рухнула, виноторговля сохраняла прежние обороты на потребу красноносого вандала и отрастившего пивное брюхо гота. К несчастью для нас, эти варвары были настолько неотесанными, что не потрудились изложить свои питейные пристрастия в письменном виде. Кое-какое представление о теме у нас есть, но общая картина тонет во мраке. Это и называется «темные века».

Немного света на интересующий нас вопрос пролил грек по имени Приск, которому в 448 году н. э. довелось трапезничать с гунном Аттилой. Перед Приском стояла дипломатическая задача, поскольку Аттила, крайне раздосадованный тем, что у него украли драгоценные римские кубки, хотел не только получить их обратно, но и посмотреть в глаза новому владельцу — римлянину по имени Сильван. И свести с ним счеты.

Соответственно, Приска отправили уладить дело и умиротворить того, кто войдет в историю как символ свирепости и неукротимости. Хорошенько истомив в ожидании, Приска в конце концов пригласили на пир в самые любимые и просторные хоромы Аттилы к трем часам дня.

Посла препроводили в величественный зал, где вдоль стен стояли столы. Стол Аттилы располагался в центре, а непосредственно за спиной вождя на возвышении находилась его кровать. Вокруг Аттилы сидела его близкая родня — с видом, мягко говоря, нерадостным. Старший сын вождя, трепеща перед отцом, не осмеливался поднять взгляд. Далее по всей длине зала размещались остальные гости — по старшинству, причем сторона по правую руку от Аттилы считалась почетнее левой (совсем как на римских пирах). Приску достался последний стол слева.

Каждому подносили кубок с вином, из которого следовало хлебнуть, прежде чем усесться на отведенное место. Затем начались здравицы.

Когда все было приведено в порядок, пришел виночерпий и подал Аттиле кубок вина. Приняв его, он приветствовал первого по порядку; удостоенный чести привета встал с места; садиться следовало лишь после того, как, пригубив кубок или выпив, Аттила отдавал его виночерпию. Севшему оказывали таким же образом честь все присутствующие, беря кубки и после приветствия отпивая из них. К каждому подходил в строгом порядке один и тот же виночерпий, а собственный виночерпий Аттилы к тому времени уже удалился. Когда удостоился почести второй гость и следующие, Аттила почтил и нас таким же приветом по порядку мест[29].

Длилось это, наверное, целую вечность — тягомотина, замешанная на трепете, скуке и недовольстве рассадкой. Примерно как на современных свадьбах. В конце концов принесли еду, и все принялись угощаться, пить и веселиться по мере сил. Кроме Аттилы. Аттила сидел мрачный в окружении дрожащих домочадцев и смотрел, как гости накладывают яства с серебряных блюд, тогда как сам он ел с деревянной тарелки.

Затем привели парочку шутов — повредившегося рассудком скифа и карлика-мавра, и все хохотали в голос, кроме Аттилы, который по-прежнему хмурился, мрачнел и злословил. После захода солнца зажгли факелы, и Приск скоро осознал, что в этот вечер ни о чем не договорится. «Пока гости проводили ночь в пире, мы потихоньку вышли, не желая слишком долго засиживаться за попойкой».