Следует подчеркнуть, что, помимо Гаити, выплаты существенных компенсаций рабовладельцам осуществлялись и в результате отмены рабства Великобританией и Францией в 1833 и 1848 годах. После успешного восстания на Санто-Доминго в 1791 году плантаторы были начеку. Массовые волнения на Гваделупе в 1802 году завершились казнью или депортацией порядка 10 000 рабов, на тот момент составлявших 10 % населения острова, что вынудило французские власти временно возобновить торговлю живым товаром в 1810–1820 годах, чтобы восполнить потери населения острова и вдохнуть новую жизнь в сахарные плантации. В 1815 году в британской Гвиане произошел новый бунт, который власти тоже утопили в крови. Но гораздо более значительную роль сыграло восстание на Ямайке на Рождество 1831 года, кровавые отголоски которого в британской прессе оказали на общественное мнение огромное влияние, укрепили позиции сторонников аболиционизма во время дебатов 1832–1833 годов и убедили самых разумных рабовладельцев согласиться на щедрую финансовую компенсацию, дабы избежать риска новых столкновений.
На практике закон об отмене рабства, принятый британским парламентом в 1833 году, предусматривал компенсацию всем рабовладельцам. Размер выплат рассчитывался по довольно сложной схеме с учетом возраста, пола и производительности труда рабов, чтобы возмещение убытка было максимально точным и справедливым. В итоге 4 000 владельцев живого товара получили порядка 20 миллионов фунтов стерлингов, что на тот момент составляло 5 % национального дохода Великобритании. Если бы на реализацию подобной политики аналогичную долю национального дохода выделило нынешнее правительство страны, то каждый из 4 000 рабовладельцев получил бы примерно по 30 миллионов евро. Причем речь в данном случае идет только о крупных собственниках, владевших многими сотнями, а то и тысячами рабов. Финансирование производилось за счет соответствующего увеличения государственного долга, который, в свою очередь, компенсировался за счет всех британских налогоплательщиков, хотя с учетом чрезвычайно регрессивной фискальной системы того периода (в основном базирующейся на косвенных налогах и сборах) основное бремя несли домохозяйства с мелким и средним доходом[78]
.Не так давно парламентские архивы с описью этих операций, которые в те времена казались совершенно оправданными и разумными (по крайней мере в глазах обладавшего политической властью социального меньшинства), стали предметом внимательного изучения, позволившего опубликовать целый ряд работ и выложить в Интернет полную поименную базу данных[79]
. В числе прочих среди потомков рабовладельцев, получивших в 1830 годах щедрую компенсацию, оказался кузен премьер-министра из Консервативной партии Дэвида Кэмерона. В адрес этого человека озвучивались требования вернуть в государственную казну выплаченные тогда суммы, которые впоследствии заложили основу родового состояния, недвижимости и портфеля финансовых активов, принадлежащих семейству и сегодня, в XXI веке – впрочем, как и в адрес многих других состоятельных британских семейств, – но никаких мер никто предпринимать не стал и положение дел на сегодняшний день никоим образом не изменилось.Аналогичную компенсацию после отмены рабства во Франции в 1848 году получили и ее рабовладельцы, причем соответствующие архивы также были детально изучены и выложены в Интернет[80]
. Для большинства «либеральных» элит того периода принцип этих выплат изначально был очевиден и не подлежал обсуждению. В качестве примера можно привести Токвилля, который во время дебатов во Франции в 1840-х годах прославился своими предложениями, одно изобретательнее другого (включая инициативу выделять часть денег на эти цели из государственной казны, а часть обязать платить самих рабов, которым для покрытия разницы потом в течение 10, а то и 20 лет следовало отдавать часть заработанного), но неизменно щедрыми по отношению к рабовладельцам. Шельшер, оставивший в истории след как великий сторонник аболиционизма, хотя и заявлял, с одной стороны, что эти компенсации его смущают, с другой – настаивал, что после обретения рабством законных очертаний поступить иначе было просто нельзя[81].