Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет

Его тексты захватывают. Десятки очерков и статей, стенограммы речей в суде, письма, редкие по искренности, и сегодня, спустя сто с лишним лет чувствуются образцом стиля, ума и — лучше еще раз сказать — нравственности, доброты. Золотой русский язык. И еще — острые сюжеты. Его «Судебными речами» (1888) «все зачитывались».[495] Следы его расследований у Достоевского и Толстого. Он был чудесным рассказчиком и, как бы сказали сегодня, «умел дружить».

Может быть, внешность? Верх обаяния? «На мне от рождения лица нет».[496] Хромой, ковыляющий (случайное происшествие). «Тяжело было наблюдать за старым маленьким человеком, который на костылях передвигался по улице, часто останавливаясь для отдыха». А потом «мы забывали, что перед нами старик… Глядя на него и слушая его образную речь, часто перемежающуюся шутками, острым словом, изображением рассказываемого в лицах (он был прекрасным лицедеем), мы готовы были слушать оратора до бесконечности».[497]

«Обаяние ума — вот в чем заключалась сила Кони».[498] Главное имущество — мозги.

Скрижали

Суд человечный, суд, охраняющий личное достоинство. Решение суда должно основываться на том, что «представляется логически неизбежным и нравственно обязательным».[499] В нем должно быть проявление «той разумной человечности, которая составляет один из элементов истинной справедливости».[500] Судья всегда должен иметь «возможность сказать себе, что ни голос страсти, ни посторонние влияния, ни личные соображения, ни шум и гул общественного возбуждения — ничто не заглушало в нем сокровенного голоса, не изменяло его искреннего убеждения и не свело его с намеченного судейским долгом пути действительного правосудия».[501]

Это именно тот суд, который нам нужен.

Как вытерпеть

Как жить высокому чиновнику — чужому среди своих — в эпоху погромов и смертных казней? «Свобода совести русского человека по-прежнему опутана кандалами, и по-прежнему смертная казнь раскинула свое окровавленное крыло над всеми, даже и некровавыми, попытками негодующей души добиться лучшей участи для своей несчастной родины».[502] «Во второй половине XIX века ежегодно казнили от 10 до 50 человек. Количество приговоренных к смертной казни увеличилось в 5–10 раз в начале XX века».[503]

А как жить при красном терроре — человеку, судье, признанному Дон Кихотом? Жертв — по меньшей мере десятки тысяч.

Кони ответил «хождением в народ». Публичным просвещением (больше 1000 лекций в 1918–1927 гг.). Честной попыткой нести культуру, искусство мышления, нравственность, высокую юридическую технику. Власти даже помогали (Луначарский). Единожды обыскан ЧК, арестован — но только на ночь. «Рабом ни отдельных лиц, ни толпы я никогда не был, работаю не покладая рук и не давая отдыха своему живому слову и в восемьдесят лет» (1924).[504]

Это — урок. Как в самую жестокую пору уйти от вертикалей, работая ради тех, кто сохранит культуру. Удерживать свет. Делать единственно возможное во времена жестокостей — публично говорить об этике, о суде — о третьей власти, которая все равно, рано или поздно, возникнет.

Счастливый, в общем-то, человек, ни в чем себе не изменивший. Пример, как не запятнаться, сделав карьеру. Как быть нужным и через 100 лет, чтобы можно было открыть том и начать хотя бы с этих слов: «Правительство всегда смотрело на меня как на только терпимого в рядах государственных слуг человека, пользуясь моими дарованиями и знаниями и моим тяжким трудом и видя во мне нечто вроде Дон Кихота, который добровольно несет иго чиновника… Но общество относится ко мне иначе. Оно понимает мое служение родине и с полным доверием обращает ко мне взоры, считая меня носителем нравственных начал. И в настоящее смутное и тревожное время оно ждет от меня слова».[505] Его слово случилось. Нам и сейчас нужно такое слово — чтобы жить. Сложные времена никогда не переводятся в России.

Что еще почитать

У автора.

Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020.

• Спасать. Короленко. С. 211–216.

• Диктатор сердца. Лорис Меликов. С. 148–149.

• Уйти с достоинством. Валуев. С. 150–151.

• Последний фельдмаршал. Милютин. С. 152.

• Осторожно менять. Гейден. С. 208.

• Учить. Ковалевский. С. 209–211.

П. Клее

Замри

Оцепенев

Быть выгнанным, лишиться всего — и замереть, оцепенеть на годы, уйти куда-то в недра страны, лишь бы тебя не видели, и даже лишиться возможности бросить взгляд на те места, где ты был, на свой дом, на свое имущество. Так было — но, главное, ты замер и сможешь прожить свой век, став ничем, уйдя с поверхности вещей и дел.

А если ты не замер — тогда прогнись. Донеси на самого себя, покайся, просто стань другим — служи, пиши и делай то, что надлежит, а также славь главенствующих, лучше которых на свете нет.

Так было, так было еще недавно, но будет ли так?

Еще увидим.

1932. Юбка орденоносца. Инбер