Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет

— Ты не можешь себе представить, сколько я видел смертей, ― сказал он. — Я не боялся смерти. Она была безличной. Вроде: «ну вот». Я должен был сойти в яму, не знаю сколько раз. И не знаю, сколько раз на улице. Для нас это было обыкновенно. Мы бегали на кладбище смотреть расстрелы. Даже когда нас вели убивать, расстреливать, я думал: «Ну и зачем мы шли три дня?»

Зачем?

Чтобы каждый мог перенестись в гетто. Увидеть. Учуять запах. Медленно войти, пусть мысленно. Раздеться, когда вас убивают. Ждать этого — когда дни медленно идут. Знать, что это будет. А дети? С ними это будет тоже.

Нет, никогда.

Никогда, никогда, никогда!

Борис Владимирович Сребник

Дорогие мои, все это было так. И было многое другое. У меня так устроена память, что я помню малейшие детали. Она меня не пощадила: все стоит перед глазами. Люди не стали другими — лучше или хуже. Они — такие же. Они из века в век делают одно и то же. Может случиться еще раз. Они умеют делать ад. Я был в нем. Я вышел из него. Я бы встал на колени — ради бога, никогда!

Спустя много лет я нашел Иосифа. Было 13, стало 90. У нас частые свидания — на экране ноутбука.

Каждый раз я говорю ему одно и то же:

— Ёська, ты наш спаситель.

Спаситель.

Яков Миркин

В память о моей семье, погибшей в бобруйском гетто. Моя семья: Яков, сапожник, сочинитель, музыкант, 49 лет (я получил его имя), Муся, ласковое имя, это мама, 44 (ее имя получила моя сестра), Моня, 18, Сема, 13, девочка Дора, 9 лет (их имена не получил никто). Они не успели ни перебраться за реку, ни уйти в лес. Из всей семьи уцелела только моя мать. В это время она была в Ленинграде. Я — выживший. Я рожден ею, выжившей случайно.

Невинные — никогда больше!

Никогда?

Что еще почитать

У автора.

Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020.

• Как вывернуться и исчезнуть. С. 175–176.

• Свалить. Великий Питирим. С. 190–191.

Миркин Я. Правила бессмысленного финансового поведения. М.: АСТ, 2022.

• Вовремя убраться. Дервиз. С. 52–53.

• Приключения Феликса Юсупова. С. 92–93, 101–102, 106–108.

Миркин Я. Открытая дверь. М.: Лингва-Ф, 2018.

• Как быть стремительно перемещающейся звездой. С. 357–363.

П. Клее

Бунтуй

Бессмысленно и беспощадно

Довести до крайности, когда жить дальше невозможно и нужно бунтовать — было не раз. Три века бунтов — они были. Вас не слышат, вас не понимают, вас доводят до разорения, вас готовы растоптать, и вы — даже не остров в мире беспечного и спокойного народа, скорее, вы сами — почти весь народ. Самые милые, самые спокойные, самые-самые — они тоже там, где бунт, и гори всё огнем. И горит, и полыхает, и сколько жизней там прекращается — одному Богу известно.

Будет ли это еще когда-нибудь? Не дай Бог! Не дай нам жизнь и судьба — а это тоже Бог — чтобы те, кто только открывает жизнь, те, кто живет в самом ее начале, не решили снова, что должны силой изменить мир. Чтобы они это не сделали от отчаяния, не покрыли себя сотней теорий, почему нужно разбить свой дом; чтобы они не впали в смертный грех, готовясь быть распятыми, а на самом деле — быть буднично убитыми.

1881. Топни ножкой. Фигнер

Известная террористка или красавица (кому как нравится) Вера Фигнер сто лет назад предупредила нас о том, что нельзя делать в России. В своей книге «Запечатленный труд» она детально рассказала, почему взялась за динамит. Вот одна из причин: «Создав… громадный государственный бюджет, 80–90 процентов которого доставляются низшими классами, централизованная государственная власть употребляла его почти всецело на поддержание внешнего могущества государства, на содержание армии, флота и на уплату государственных долгов, сделанных для тех же целей, бросая лишь жалкие крохи на производительные расходы, удовлетворяющие таким насущным потребностям, как народное образование и т. п. Такое положение вещей соответствовало вполне принципу, что народ существует для государства, а не государство для народа».[507]

Ее прозвали «Топни ножкой». Единственная в марте 1881 г. смогла скрыться. Предана и поймана через два года. Приговорена и ждала смертной казни девять дней. Прожила 90 лет. Двадцать лет в заключении. Октябрь 1917 г. не приняла, хотя властями почиталась. Никогда не вступала в партию большевиков. Ушла в июне 1942 г. в Москве, сполна увидев переворотов, репрессий и войн.

Как она отчаялась? В 25 лет (1877), после университетов в Цюрихе и Берне, решила быть в народе, стала фельдшерицей в Студенцах, Самарского уезда. «Восемнадцать дней из тридцати мне приходилось быть вне дома, разъездах по деревням и селам, и эти дни давали мне возможность окунуться в бездну народной нищеты и горя… Грязные, истощенные… болезни все застарелые… и все это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище, столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении перед вопросом: есть ли это жизнь животного или человека?» («Запечатленный труд»).[508]