Краткая история Венгрии. С древнейших времен до наших дней

В разработке проекта самой значительной в XVIII–XIX вв. реформы системы образования («Рацио эдукационис») активное участие наряду с мадьярами принимали выдающиеся австрийские просветители, советники Марии Терезии. При этом никакой идиллии в отношениях между двумя этносами не было, да и не могло быть в то время, когда шло начатое сверху фронтальное наступление немецкого языка, когда теми же «верхами» с оскорбительным для венгерской нации высокомерием было объявлено, что «имеющего быть во всеобщем употреблении собственного языка» у венгров вообще нет. Язык мадьяр третировался как варварский. Не удивительно поэтому, что один из самых популярных писателей эпохи Андраш Дугонич (1740–1818) в 1784 г. выпустил учебник математики на венгерском языке, несмотря на отсутствие соответствующей мадьяроязычной терминологии, и сам разъяснил, что тем самым «хотел показать перед всей страной, что немецкий язык в объяснении наук никогда так силен быть не может, как венгерский».

Это, конечно, случай курьезный, но словотворчество лингвистов, их усердие в изгнании из лексики венгерского языка немецкой и другой иноязычной терминологии оставили глубокий след на нем, ощущаемый и сегодня и зачастую искусственно осложняющий усвоение современного венгерского языка людьми, владеющими другими европейскими языками.

В целом же немецко-мадьярское культурное взаимовлияние было весьма плодотворным, а немецкий язык и немецкая литература служили связующим звеном между венгерским и европейским Просвещением, весьма успешно выполняя полезную и благородную посредническую миссию. Культура Просвещения подорвала господство барокко и его более поздней разновидности — рококо в ряде отраслей изящных искусств (архитектура, живопись, поэзия и др.), заменив их классицизмом, открыв простор жанровому и стилевому многообразию национальной литературы и искусства.

В силу того что новая литература и новое искусство складывались в обстановке общенационального подъема, обострения борьбы за национальные цели, их отличала высокая степень политической ангажированности. Особенно это заметно в творчестве виднейших деятелей венгерского Просвещения: в поэзии Яноша Бачани (1763–1845), в лирике Михая Чоконаи-Витеза (1773–1805), в сентиментальных произведениях Йожефа Карамана (1769 — 1795), в стихах Даниэля Бержени. В работах этих и других авторов надежда на возрождение славного прошлого сочеталась с трагическими и пессимистическими чертами, мотивами отчаяния и мрачными предчувствиями по поводу обреченной в силу своего одиночества нации, т. е. всего того, что было столь характерно для венгерского романтизма и в какой-то мере сказалось на национальном самосознании в целом.

Культурно-литературная жизнь венгерского общества была тесно связана с общественно-политическим движением, поэтому разгром последнего не мог не иметь роковых последствий для всего венгерского Просвещения. Во-первых, испытало оно это непосредственно. 20 мая 1795 г. на лугу у крепостной стены пали самые светлые головы венгерского Просвещения. Осужденные по делу литераторы Ф. Казинци и Я. Бачани, тот самый, который призывал мадьяр «приковать, пригвоздить свои взоры к Парижу», были на многие годы брошены в подземелья австрийской крепости Кёнигштайн.

Выдающийся поэт, ученый-лингвист Ференц Вершеги (1757–1822) также пробыл девять лет в темнице только за то, что перевел на венгерский язык «Марсельезу». Пламенный патриот поэт-лирик Ласло Сентиоби-Сабо погиб в тюрьме в том же 1795 г. Венгерскому Просвещению пришел, казалось, конец буквально физический. Сплошному разгрому подверглись масонские ложи и довольно многочисленные кружки-читальни. Учителя и чиновники лишались своих мест по малейшему подозрению в приверженности к свободомыслию, за симпатии к революционной Франции, к восставшим против русского ига полякам; дворяне комитата Земплен на северо-востоке подверглись преследованию за то, что осушили бокалы за здоровье Тадеуша Костюшко. К концу века перестали выходить девять из десяти венгерских органов печати. «Мы едва освободились от гнетущего сна, — писал поэт Чоконаи в 1798 г.,- как снова впали в дремоту… Наши типографии снова печатают одни молитвенники. Наш театр скончался в колыбели. Наши лучшие литераторы или погибли, или влачат жалкое существование…»

Вместе с тем Просвещению не суждено было бесследно исчезнуть со сцены. Оно возродилось с началом нового, XIX в., причем стараниями уцелевших его представителей. Но теперь оно в отсутствие легальных политических форумов, запрещенных реакционным абсолютизмом, в отсутствие какого бы то ни было политического движения несло двойную нагрузку. Литература, различные виды искусств — словом, культурная сфера стала непосредственным рупором (по сути, единственным) национально-политических целей и интересов.