Краткая история всего

В.: Стало быть, объективное положение дел — мозг, планеты, организмы, экосистемы — может быть отображено при помощи эмпирического картографирования. Все подобные эмпирические карты являются вариациями на утверждение по типу «идёт дождь». Объективные суждения.

К. У.: Да. Но, если мы теперь взглянем на верхне-левый квадрант (действительное внутреннее измерение индивидуального холона), тогда перед нами открывается совершенно другой тип критерия достоверности. И тут вопрос не в том, идёт ли на улице дождь. Вопрос в том, говорю ли я правду, когда заявляю вам, что на улице идёт дождь, или же я вам лгу.

Как видите, вопрос здесь не столько в том, соответствует ли карта объективной территории, а в том, можно ли доверять картографу.

И это касается не только объективных истин, но в особенности внутренних истин. Я имею в виду, что вы всегда можете выглянуть на улицу и проверить, идёт ли дождь. Это вы можете сделать самостоятельно. Однако единственный способ узнать содержимое моего внутреннего мира, моей глубины состоит в том, чтобы спросить меня, поговорить со мной, что мы уже отмечали ранее. И когда я описываю вам своё внутреннее состояние, то могу говорить вам правду, а могу и лгать. Вы никак не можете постичь мои внутренние переживания, кроме как в результате беседы, диалога и интерпретации, а я вполне могу фундаментальным образом искажать правду, скрывать или вводить в заблуждение — короче говоря, лгать.

Итак, в правосторонних квадрантах мы, как правило, ориентируемся при помощи шкалы пропозиционной истины — или, для краткости, просто «истины», — однако в верхне-левом квадранте мы ориентируемся при помощи шкалы правдивости, искренности, честности или надёжности источника высказываний. Речь не столько об объективной истинности, сколько о субъективной правдивости суждений. Это два очень разных критерия — истинность и правдивость.

В.: Стало быть, это два разных критерия достоверности.

К. У.: Да, верно. И это далеко не тривиальный вопрос. Внутренние события обнаруживаются в состояниях сознания, а не в состояниях объективного положения дел, так что вы не сможете их эмпирически «пригвоздить» в каком-то простом местоположении. Как мы говорили, доступ к ним открывается посредством общения и интерпретации, а не монологического взора.

И в ходе общения я мог бы преднамеренно вам солгать. По ряду причин я мог бы попытаться передать свои внутренние переживания ложным образом; я мог бы попытаться выразить их таким образом, который отличается от того, что есть на самом деле. Я мог бы попытаться сокрыть все левосторонние измерения за стеной обмана. Я мог бы вам соврать.

Более того, и это жизненно важно: я могу лгать и самому себе. Я могу пытаться скрыть аспекты своей собственной глубины от себя же самого. Я могу пытаться это сделать преднамеренно или же «бессознательно». Но так или иначе я могу неправильным образом истолковывать свою собственную глубину, лгать о своём внутреннем опыте.

И отчасти «бессознательное» и является местом обитания всего того, что я соврал самому себе о самом же себе. Быть может, я начал лгать себе из-за какой-то нанесённой извне травмы. Или же я научился этому у своих родителей. Или же я был вынужден выработать это в форме защитного механизма, защищающего меня от ещё более мучительной истины.

Но в любом случае моё бессознательное является средоточием моей неискренности, моей неправдивости по отношению к самому себе, моей неправдивости применительно к своей собственной субъективной глубине, своему внутреннему статусу, своим внутренним желаниям и намерениям. Бессознательное — это средоточие лжи.

В.: Когда мы обсуждали психоанализ и толковательные методы психотерапии, вы сказали, что их задача состояла в том, чтобы предлагать более правдивые интерпретации.

К. У.: Да, в данном случае речь идёт именно об этом. Смысл «глубинной психологии» и психотерапии состоит в том, чтобы помочь людям более правдиво истолковывать свой внутренний мир. Левосторонние квадранты, конечно же, связаны с интерпретацией, так что неудивительно, что правдивая, или более адекватная, интерпретация является основополагающим критерием успешной психотерапии.

В качестве примера в тот раз мы привели «грусть» и «злость» в отношении отсутствовавшего отца. Имелось в виду, что в какой-то момент в ранние свои годы я начал истолковывать злость как депрессию. Быть может, я злился на отца за то, что он никогда не проводил со мной достаточно времени. Эта злость, однако, опасна для ребёнка. Что, если злость и вправду может убить моего отца? Вероятно, мне лучше не злиться, ведь, в конце концов, я люблю папу. Посему я вместо этого начинаю злиться на себя. Я подвергаю себя самобичеванию. Я плохой, неудачник, никуда не годный. Это приводит к большому унынию. Началось всё со злости, но теперь я её называю грустью.