Краткая книга прощаний

Несколько мужиков на перекрестке встретилось. Стоят — думают. Жара. Жаворонки. Рожь уродила, но пропала. Жизни — нет.

Постояв, решились изведать, где жизнь есть и кому она нравится.

Выпили браги, орехов поели и заснули. Лежат — храпят. В лесу Пришвин ходит. Хозяин тайги.

Проснулись через неделю. Поспали, вообще, неплохо. И пошли по Святой Руси.

А Русь, как позже оказалось, такая непростая, такая загадочная. Ужас.

— Надо же, — думали мужики, — надо же.

Кроме того, есть в ней то, чего нигде-нигде нет. И этого гораздо-гораздо больше, чем то, что есть обычно. Что же обычно есть, мужики разумели предполагая. Получалось разно, своеобычно, хотя и несколько диковато.

О евреях не говорили.

А тем временем купец Расстебаев выкинул к такой матери из дому клавесин. Устал от навязчивых звуков.

Жена рыдала.

Тарахтель

Ленчик Купорос курил цигарку в тамбуре электрички. Привязался к нему пьяный.

— Чу, — кричит Ленчик на пьяницу. Но тот игнорирует. Взял тогда Ленчик и оторвал ему голову. Покатилась голова. Ленчик же, по приезду, зашел в церковь — раскаяться. Главу склонил — плачет.

— Крокодил зверь водный, — назидательно говорил после этого случая батюшка прихожанам. — Егда иметь человека ясти, тогда плачет и рыдает, а ясти не перестает; а егда главу от тела оторвав, зря по ней плачет.

«Тщимся поелику возможно», — думали прихожане.

Звездочка светлая, звездочка ранняя

Накормили кабана мокрыми газетами. Наелся — мочи нет. Лежит, разгрустился. Вдруг — сон.

Идет, значит, кабан по улице Перовского. Денек весенний, лужи, тепло. Хорошо.

Вдруг — аэроплан. Да с пулеметами, да с листовками, — революция.

«Кошмар, — думает кабан, — ну и страна!»

Проснулся. Ночь. Звезды где-то там, вероятно, над крышей. В брюхе — восемь килограммов прессы. Пахнет навозом или чем-то весьма похожим.

«Какие тревожные сны, — подумал, вставая, — какие странные и тревожные сны…»

Юнкера

Серж Байрабин приехал к тетке в Томск. А тетка — раз — и влюбилась в племянника.

Вот так поворот! Не угадать!

Утром Серж встает, а у кровати цветы пахнут и кофе пар испускает на тумбочке.

«Ой, ля-ля, — подумал юноша, — ой, ля-ля».

Соленый хрен

По Беловежской Пуще шел белорус. Навстречу шли эстонцы.

— Ага, — сказал белорус, — ага.

Взял и застрелил их.

Восемь покойников.

Пришел в деревню. Наелся картошки. Глянул в окно.

А там эстонцы стоят в длинных белых рубахах, взявшись за руки, с нимбами, и говорят по-эстонски.

— Убийца я, — подумал белорус и заплакал.

Соленые слезы падали куда попало, а в душе воцарилась зима.

Мельхиор

Майор Рязанцев выпил водки. В окна стучались дожди. Жена оказалась блядью.

— Что там Мазик? — спросил он у сержанта.

— Нормально, — сказал сержант.

— Мазик, — говорил майор устало, — мне нужен не ты, но твои подельники. Если не скажешь — пресс-хата. Уразумел, падла?

Сашка оглянулся и облизал губы.

Вечером, когда за ним гахнула дверь, он увидел четырех веселых пидарасов. Они шли на него, расставив руки, болтая членом, в устах — карамель.

«Не осилить», — смекнул юноша, и зубами стал рвать вены, разбрызгивая по камере алую и горячую кровь.

Дешевый апрель

По транссибирской магистрали шел енот. Ноги болели. На шпалах лежал снег. Зябкий ветер продирал до костей, у кого они были.

— Нет, — думал енот, — вагонные споры, это, братки, последнее дело…

Солнце садилось в сосны.

У поваленной березы сидел медведь и меланхолично дергал пень за длинную щепу. Кайфовал.

— Дзинь, — звенела щепа, — дзинь.

Был понедельник.

Острова в океане

Хемингуэй выпил семь по сто и поставил точку.

«Застрелиться, что ли?» — подумал он и поработал большим пальцем левой ноги.

— И не думай, — сказала мировая общественность, и в животе у ней заурчало.

Хемингуэй сел в лодку и поймал рыбу. Застрелил фашистов. Выпил мартини.

Богу нравилась его лаконичность.

Светлый путь

Трахнул Заболот суку. Сука отряхнулась, надела золотые кольца и браслеты, хрустнула костями и пошла.

«Какая светлая и удивительная женщина, — думал Заболот. — Муж — химик, денег — свиньи не едят, наверно, дверь перепутала. Да и улицы, вообще-то, все одинаковые. Особенно в новых микрорайонах под Рождество. Как их тут разберешь?

А кроме того, век мой, зверь мой, кто сумеет… Нет, отличная баба».

Марта

Их поезд шел по расписанию, но сошел с рельс. И так ехал ночь.

Утром остановились — беда. Горы какие-то, овраги, козлы сидят на вершинах.

Пассажиры из вагонов высыпали — ничего не поймут.

— Тибет? — спрашивают.

— Нет, — говорит машинист, — не похоже.

Сам же задумался, стал совещаться.

— Альпы, — говорит, — но окончательно, как приедем.

— Да, — согласилась Марта и ударила мужа по голове.

Дафнис и Хлоя

Колечка К. поцеловал Барбару в ногу. На землю упала тень самолета. Барбара протянула вторую и накрыла панамой лицо.

Колечка К. поцеловал и эту.

— Пить хочешь? — спросила Барбара из-под панамы.

— Не, — сказал юноша и полез с поцелуями вверх по ноге.

Старые плавки. Жесткие волосы.

Когда же уймется жара…

Краска на лице

Настася по привычке влезла на березу. Миша остался внизу и все прекрасно видел.

Домой шли за руки. Летали комары. Вдалеке мычали коровы.

— А давай не пойдем домой, — предложил Миша.