Может быть, потому справедливо написал другой авторитетный американский критик, Лайонелл Триллинг, об этой книге: «Прочитать ее в юном возрасте — это все равно что посадить в молодости деревцо: как с каждым годом появляется в древесном стволе новое кольцо роста — так расширяется и значение книги: как и дерево, она вряд ли когда-нибудь наскучит». И продолжает: «Правда „Тома Сойера“ — правда честности; то, что она говорит нам о событиях и чувствах, никогда не фальшиво, всегда достаточно полно и прекрасно».
Это вполне соответствует словам Марка Твена, назвавшего свою книгу «гимном, изложенным в прозе, чтобы придать ему мирской вид».
«Он мог бы сказать то же и с тем же основанием о „Гекльберри Финне“, — считает Л. Триллинг, — который был гимном старой Америке, ушедшей навсегда, Америке, которая <...> не была еще порабощена капиталом — первопричиной самых глубоких иллюзий и самой глубокой лжи. Богу-капиталу противопоставлен Бог-река; ее безмолвные комментарии — солнечный свет, простор, медленно текущее время, тишина и опасность».
Критик называет Гека Финна служителем реки-божества: «Любовь к реке является почти исключительным источником его крайне интенсивной духовной жизни. Он живет в вечном преклонении перед мощью и чарами Миссисипи. <...> Ничто не вдохновляет его воображение и речь так, как его отношение к своему божеству. После каждой вылазки на берег, побывав среди людей, он возвращается к реке с облегчением и благодарностью; и каждый раз с постоянством хора в греческой трагедии звучит его хвалебный гимн божеству — его красоте, загадочности, его благородному величию, — в противовес человеческому ничтожеству».
Гек отвергает всякую попытку приобщить его к цивилизации, хотя он ближе к ней, чем дитя чернокожего племени — Джим, живущий в плену дремучих предрассудков. Право собственности — пусть даже не менее дикое, чем первобытные верования, собственности на человека! — Гек вполне признает, поэтому совесть его неспокойна, когда он принимает решение спасти своего старшего друга. Однако, познав суровую жизненную школу, алкоголизм и жестокость отца, он обретает истинного отца в беглом негре: «Подобно тому, — пишет Л. Триллинг, — как Стивен Дедал в „Улиссе“ Джеймса Джойса находит истинного отца в Леопольде Блюме. Мальчик и негр-раб составляют семью, примитивную общину, и это — община святых».
Марк Твен считал, что повесть о Томе Сойере невозможно продолжить рассказом о его зрелых годах, ибо тогда «он будет лгать так же, как и всякий другой литературный герой, и читатель начнет искренне презирать его».
Л. Триллинг усматривает в отрицании Геком цивилизации всего лишь мальчишескую похвальбу. «На самом деле, конечно, он всецело принадлежит цивилизованному миру. Его бегство из общества — всего лишь попытка найти то, о чем это самое общество мечтает как об идеале. Чувство ответственности — сущность его характера, и здесь кстати вспомнить, что прототип Гека — товарищ детских лет Марка Твена, Том Блэнкеншип <...> кончил тем, что стал мировым судьей...»
И, несмотря на то, что, завершая повествование, Гек заверяет нас, что ему не стерпеть цивилизации, мы склонны согласиться с мнением Триллинга: слишком уж инфантилен в финале книги цивилизованный Том Сойер, тогда как «естественный человек» — Гек Финн — подкупает нас своей совсем уже взрослой человечностью.
Почему же все-таки «Приключения Гекльберри Финна» (1885) считаются одним из высших достижений американской и мировой литературы, возымевшим влияние на Хемингуэя, Фолкнера, их современников — таких, как, скажем, Маргарет Митчелл, — и последователей? Прежде всего, полагает Л. Триллинг, потому, что правда этой книги — «это правда чистоты и порочности человеческого сердца». Роман о Геке Финне более жесток, чем «Приключения Тома Сойера», автор показывает здесь не только извращенность морали рабовладельцев, но и бессмысленный садизм белых бедняков, способных смеха ради поджечь облитого скипидаром щенка или натравить собак на свиней, и варварство суда Линча. И, отмечает Д. Уэктер, за всем этим —