Краткий курс истории философии

Но, строго говоря, изложенное выше оправдание реализма приложимо, собственно, не к нему, а к платоновскому учению об идеях, продолжение которого он собою представляет. Вечные формы и свойства вещей природы (είδη) – вот что продолжает существовать при всякой перемене и чему поэтому присуща реальность более высокого порядка, чем реальность индивидуумов, у которых они (эти формы и свойства) обнаруживаются. Напротив, простые, не допускающие наглядной оболочки абстракции не могут притязать на это: что, например, реального у таких понятий, как «отношение», «различие», «обособление», «вред», «неопределенность» и т. д. и т. д.?

Бросается в глаза известное сродство или, по крайней мере, параллелизм противоположностей, если сопоставить Платона с Аристотелем, Августина с Пелагием, реалистов с номиналистами. Можно утверждать, что здесь некоторым образом проявилось полярное раздвоение человеческого способа мышления – раздвоение, которое – что чрезвычайно замечательно – сказалось впервые и всего решительнее у двух истинно великих мужей, живших одновременно и друг возле друга.

§ 11 Бэкон Веруламский

В ином и более определенном смысле, чем только что отмеченный, выступил явною и намеренной противоположностью Аристотелю Бэкон Веруламский. Аристотель прежде всего основательно анализировал правильный метод для перехода от всеобщих истин к частным, т. е. путь сверху вниз: это – силлогистика, Organum Aristotrlis. Бэкон, напротив, показал путь снизу вверх, разобрав метод для перехода от частных истин к всеобщим: это – индукция, в противоположность дедукции, и изложение ее есть novum organum[47] – выражение, избранное в противовес Аристотелю и долженствующее означать: «Совершенно другая манера приниматься за дело». Заблуждение Аристотеля и еще гораздо больше аристотеликов состояло в предположении, что они, собственно, обладают уже всею истиной, что последняя заключена именно в их аксиомах, т. е. в известных априорных или считающихся такими положениях, и что для получения частных истин нужно только выведение из этих аксиом. Пример такого выведения давали аристотелевские книги «De caelo» [ «О небе»]. Бэкон, напротив, справедливо показал, что аксиомы эти вовсе не имеют такого содержания, что истина содержится вовсе не в современной системе человеческого знания, а скорее вне ее, и поэтому не может быть из нее добыта, но должна еще быть привнесена туда, и что, следовательно, сначала надо еще путем индукции получить всеобщие и истинные положения с обширным и богатым содержанием.

Схоласты, опираясь на Аристотеля, утверждали: прежде всего установим всеобщее – частное будет из него вытекать или пусть вообще находит себе потом место под ним, как может. Мы поэтому прежде всего выясним себе, что присуще «ens», вещи вообще: свойственное отдельным вещам пусть тогда постепенно присовокупляется, хотя бы и путем опыта, – во всеобщем это никогда ничего изменить не может. Бэкон, напротив, заявлял: прежде всего настолько полно познакомимся с отдельными вещами, насколько лишь это возможно: затем в конце концов мы узнаем то, что такое вещь вообще.

Однако Бэкон уступает Аристотелю в том отношении, что его метод для восхождения вовсе не столь закономерен, надежен и непогрешим, как метод Аристотеля для нисхождения. Мало того: сам Бэкон при своих физических изысканиях оставил в стороне данные в «Новом органоне» правила своего метода.

Внимание Бэкона было направлено главным образом на физику. То, что он сделал для последней, именно начав ее с самого начала, вскоре затем было сделано для метафизики Декартом.

§ 12 Философия новейшего времени

В книгах по арифметике правильность решения какой-либо задачи обнаруживается обыкновенно тем, что в итоге не получается никакого остатка. Подобным же образом обстоит дело с решением загадки мира. Все системы – это задачи, которые «не выходят»: они «дают» остаток, или, если предпочесть сравнение, взятое из химии, – нерастворимый осадок. Остаток этот состоит в том, что при правильном выведении дальнейших заключений из их тезисов результаты не подходят к наличному реальному миру, не согласуются с ним, и некоторые стороны его остаются при этом совершенно необъяснимыми. Так, например, с материалистическими системами, выводящими мир из материи, наделенной чисто механическими свойствами, и по ее законам, не согласуется всепроникающая удивительная целесообразность природы, а также наличие познания, в котором и самая-то эта материя лишь впервые и выступает на сцену. Это, следовательно, и будет их остатком.