Краткий курс истории философии

Декарт же, по примеру метафизики Аристотеля, исходил из понятия субстанции, с которым еще возятся и все его последователи. Но он признавал двоякого рода субстанцию: мыслящую и протяженную. Эти две субстанции, по Декарту, действуют одна на другую через influxus physicus[48], который, однако, скоро оказался его остатком. Именно, influxus этот должен был осуществляться не только извне внутрь – при представлении физического мира, но и изнутри наружу – между волею (которая необдуманно была причислена к мышлению) и телесными движениями. Ближайшее отношение между этими двумя видами субстанции и стало главной проблемой, при обсуждении которой возникли столь значительные трудности, что из-за них пришлось прибегнуть к системе causes occasionnelles и harmoniae praestabilitae[49], после того как отказались дальше служить spiritus animales[50], игравшие роль посредников у самого Декарта[51]. Мальбранш считал influxus physicus немыслимым, причем, однако, он не принял в расчет, что такой influxus без дальних слов признается при сотворении и руководстве физического мира Богом, который есть дух. Поэтому взамен того он предложил «причины-поводы» и «nous voyons tout en Dieu»[52]: в этом его остаток. Также и Спиноза, идя по стопам его учения, все еще исходит от того же понятия субстанции, как если бы это было нечто данное. Тем не менее он объявил обе разнородные субстанции, мыслящую и протяженную, за одну и ту же, благодаря чему была обойдена вышеуказанная трудность. Но через это его философия стала главным образом отрицательной, именно – свелась к простому отрицанию двух великих картезианских противоположностей, так как Спиноза распространил свое отождествление и на другую выставленную Декартом противоположность – между Богом и миром. Последнее, однако, было, собственно, лишь педагогическим приемом, или формою выражения. Ведь было бы слишком резко сказать прямо: «Неверно, будто этот мир создан каким-то Богом; он существует по собственному полномочию»; поэтому Спиноза избрал косвенный оборот и сказал: «Мир сам есть Бог», – что ему никогда не пришло бы в голову утверждать, если бы он, вместо того чтобы брать отправной точкой иудейство, мог беспристрастно исходить от самой природы. Этот оборот служит и тому, чтобы придать его тезисам кажущуюся положительность, тогда как, в сущности, они чисто отрицательны, и потому мир остается у него собственно необъясненным; его учение можно резюмировать таким образом: «Мир есть, потому что он есть, и он таков, каков есть, потому что он таков» (этой фразой имел обыкновение мистифицировать своих студентов Фихте). Но возникшее указанным путем обожествление мира не допускало никакой истинной этики и находилось к тому же в вопиющем противоречии с физическими бедствиями и моральным бесчестием этого мира. Таков, следовательно, остаток в спинозовской системе.