Краткий курс истории философии

Согласно вышеизложенному, антропоморфизм – безусловно существенное для теизма свойство, и притом он состоит здесь не просто в человеческом образе, даже не только в человеческих аффектах и страстях, а в самом основном феномене, а именно, в феномене воли, наделенной для своего руководства интеллектом: феномен этот, как сказано, известен нам лишь из живой природы, полнее всего – из человеческой, и может быть мыслим только как индивидуальность, которая, если она разумна, носит название личности. Это подтверждается также выражением «как Бог жив»: Он именно есть нечто живущее, т. е. сознательно волящее. Вот почему для Бога нужно также и небо, где Он восседал бы и правил. Этим объясняется тот факт, что западная церковь тотчас же с яростью накинулась на коперниковскую систему мира; и вот почему 100 лет спустя Джордано Бруно выступил поборником одновременно и этой системы, и пантеизма. Те, кто пытается очистить теизм от антропоморфизма, воображая, что они работают лишь над скорлупой, затрагивают прямо его сокровенную сущность: своими усилиями дать предмету теизма абстрактную концепцию они сводят его к неясному туманному образу, очертания которого, при стремлении избежать человеческой фигуры, постепенно совсем расплываются, – благодаря чему и сама основная мысль в конце концов растворяется в ничто[103]. Но рационалистам-теологам, которым свойственны такого рода попытки, можно сверх того поставить в упрек и то, что они вступают в прямое противоречие со священным первоисточником, где говорится: «Бог создал человека по своему подобию – по подобию Божию создал Он его». Долой, следовательно, профессорско-философский жаргон! Нет никакого иного Бога, помимо Бога, и Ветхий Завет является его откровением, особенно в Книге Осии. В известном смысле можно, конечно, вместе с Кантом назвать теизм практическим постулатом, хотя смысл этот будет совсем не тот, какой имел в виду он. Именно теизм на самом деле – продукт не познания, а воли. Если бы он по своему происхождению был теоретическим, то как же все рационалистические доказательства в его пользу могли бы быть столь несостоятельны? А из воли он возникает следующим образом. Постоянная забота, которая повергает сердце (волю) человека то в тяжкую тоску, то в энергичное возбуждение и все время держит его в состоянии страха и надежды, причем предметы его надежды и боязни не находятся в его власти, и даже, мало того, связь причинных цепей, которые их приводят, доступна для его познания лишь на коротком протяжении, – эта забота, этот постоянный страх и надежда имеют своим результатом то, что человек приходит к гипостазированию личных существ, от которых будто бы все зависит. Но о таких существах можно предположить, что они, подобно другим личностям, восприимчивы к мольбе и лести, услугам и приношениям, следовательно, – более доступны, чем оцепенелая необходимость, неумолимая, бесчувственная природа и темные силы мирового процесса. Если теперь, как это естественно и весьма целесообразно принимали древние, вначале богов этих бывает несколько согласно разнице обстоятельств, то впоследствии, под влиянием потребности внести в сознание последовательность, порядок и единство, они ставятся в подчинение к одному или даже все заменяются одним, который уж конечно, как однажды заметил мне Гёте, весьма недраматичен, ибо с одним действующим лицом ничего и начать нельзя. Вся суть, однако, – в стремлении обеспокоенного человека повергнуться ниц и молить о помощи в своих многочисленных жалких и великих заботах. Человек охотнее полагается на чужую милость, нежели на собственную заслугу: вот главная опора теизма. Итак, чтобы сердце человека (воля) получило себе облегчение в молитве и утешение в надежде, интеллект должен создать ему Бога, а не наоборот: он молится не затем, чтобы его интеллект логически правильно заключал к Богу. Пусть он будет без забот, желаний и потребностей, как бы чисто интеллектуальным и лишенным воли существом, – и тогда он не будет нуждаться в Иегове и не создаст себе его. Сердце, т. е. воля, имеет в своем тяжелом угнетении потребность взывать о всемогущем и, значит, сверхъестественном заступничестве: таким образом, необходимость молитвы вызывает гипостазирование Иеговы, а не наоборот. Вот почему теоретическая сторона теологии у разных народов весьма различна, что касается числа и природы богов; но верование, что они могут помогать и делают это, если им служат и поклоняются, – это верование присуще всем религиям, ибо в нем все дело. Но вместе с тем – это родимое пятно, по которому можно видеть происхождение всякой теологии, а именно то, что она вышла из воли, из сердца, а не из головы, или познания, как нас хотят в этом уверить. Этому соответствует также и то, что истинная причина, почему французский король Клодвиг переменил свою религию, была обусловлена тем, что он надеялся от нового бога получить лучшую поддержку в войне. Есть известное небольшое число народов, которые, как бы предпочитая минор мажору, вместо богов имеют просто лишь злых духов, от которых и добиваются с помощью жертв и молитв, чтобы они не вредили. Такими народами были, по-видимому, также аборигены индийских полуостровов и Цейлона – до введения брахманизма и буддизма; их потомки, говорят, до сих пор держатся еще отчасти подобной какодемонологической религии, как и некоторые дикие народы. Отсюда ведет свое происхождение и примешанный к сингалезскому буддизму каппуизм. Сюда же равным образом принадлежат и посещенные Лайаром дьяволопоклонники в Месопотамии.