Краткий миг

Прасковья отрицательно покачала головой. Как удивительно: двадцать с лишним лет назад они гуляли в этих местах, и он всегда заботился о том, чтобы её повкуснее накормить. С этого всякий раз начиналась их встреча: она выходила после занятий, и они шли обедать. И ей это очень нравилось: поесть в хорошем ресторане было тогда для неё ценной оказией.

— Нет, Богдан, спасибо, не хочу, — помотала она головой. — Я…я обнять тебя хочу, — это выговорилось само собой.

Он сделал едва заметное движение от неё и взглянул с испугом.

— Когда-то мы с тобой ходили в театр и на каток — помнишь? Есть теперь каток на Красной площади? — он ещё раз чуть отодвинулся, улыбнувшись жалкой улыбкой.

— Кажется, нет, — покачала она головой. Выходит, он, как и она, вспомнил самое начало. — А если б был, мы пошли бы с тобой на каток? — усмехнулась она. — Ты, в самом деле, помнишь то время?

— Конечно. Всё-всё помню. — Он словно посмотрел куда-то вглубь себя. — «Царя Бориса» в Малом театре помню, — он улыбнулся той же жалкой полуулыбкой.

— Прошли те времена,
Когда Руси шатание и беды
Врагам над ней готовили победы!
Она стоит, спокойна и сильна,
Законному внутри послушна строю,
Друзьям щитом, а недругам грозою!

— продекламировала Прасковья из «Царя Бориса». Голос был почему-то хриплый и грозил оборваться.

— А ведь и впрямь, кажется, так, — откликнулся он всё так же бесцветно. — Кажется, Русь стоит. И это вселяет сдержанный оптимизм. Слава Богу, что не случилось большой смуты.

— И твой вклад весьма велик в то, что не случилась, — она протянула руку к его руке, но ему вдруг понадобилось размешать давно остывший кофе. Она почувствовала себя оскорблённой.

— Ну, всё то, что было — это ургентная мера, кавалерийская атака, на ней жизнь не построишь, — отверг он её похвалу. — Страна должна богатеть, планомерно укрепляться, вооружаться. Это единственная надёжная мера против смуты. А правда, что страну переименуют в Русь? И к ней присоединится несколько ближних стран?

Он говорил с усилием. Ей показалось, что говорит он об этом, чтоб не говорить о чём-то ином, что хочет скрыть.

— Да, есть такая идея… но вряд ли… — ответила она рассеянно. — Богдан! — решилась она наконец, — Мне бы хотелось побыть с тобой… как это сказать… наедине, в замкнутом пространстве. Без людей.

Он молча смотрел на неё, словно опять не понимая, чего она хочет.

— Давай поднимемся в твой номер, — попросила она. — Пожалуйста.

— Парасенька, но… видишь ли… — он замолчал.

Прасковья почувствовала, что вот-вот расплачется от обиды. Он решительно отвергал её. А она — обидно его любила. Все эти годы любила. И сейчас любила до боли, до умопомрачения. У него есть жена? Бог мой, какая разница! Кому станет плохо от того, что обнимет его? Прижмётся к телу, положит голову на грудь, на самую шёрстку. Она столько лет мечтала об этой шёрстке. А он категорически этого не хочет. Она собрала остатки достоинства.

— Хорошо, Богдан. Рада, что мы увиделись. Уже поздно, мне пора. — Она сама понимала, что голос её звучит жалко. — Провожать меня не надо. — Она поспешно встала, ощущая, что вот-вот брызнут слёзы.

— Парасенька, — он тоже встал и впервые прикоснулся к ней — взял за обе руки. — Парасенька, не оставляй меня! Побудь ещё чуть-чуть. Я понимаю, тебе надо быть дома, тебя, наверное, ждут, но… прошу тебя, ещё чуть-чуть. Его голос звучал умоляюще. Она освободила руки.

— Ты хочешь ностальгически вспомнить былое и одновременно сохранить верность своей жене? — проговорила с плаксивой иронией.

— Ничего не понимаю! — растерялся он. — О чём ты, Парасенька?

— Ну, ты же сказал, что у тебя есть жена. Вероятно, ты, как честный человек, желаешь быть лояльным. — Он слушал с напряжённым недоумением. «Господи, как идиотски я выражаюсь!» — мелькнуло у неё в голове.

Неожиданно он рассмеялся. Смех был дребезжащий, старческий; прежде он так никогда не смеялся.

«Господи, за что? Зачем он смеётся надо мной?»

— Ну да, у меня есть жена. С которой я обвенчан. А то, что ты подумала, настолько абсурдно, что такого вздора я и вообразить не мог. Потому тебя и не понял. — Он смотрел на неё с грустной иронией взрослого по отношению к ребёнку. — Ты совершенно меня забыла, Парасенька. И помимо этого, вовсе не представляешь себе той жизни, которой я жил. Это хорошо, что не представляешь, не надо тебе этого. Но не бросай меня сейчас, ладно?

Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.

— Мне хочется обнять тебя, Чёртушка, — проговорила тихо.

— Хорошо, пойдём, — согласился он, как на что-то тяжкое для себя.