Сна как не бывало. Пробовала опять читать, вроде получилось. Но по-настоящему хотелось только обнять Богдана. С чего это она взяла, что ей не нужен секс? С Гасаном не нужен, а вообще-то… Она покрутила и потрясла головой, чтобы не думать о глупостях. Однако думалось. Было уже за полночь, но Прасковья поняла, что не заснёт, если не услышит Богдана. Но, с другой стороны, звонить не хотела: вдруг он спит? Колебалась-колебалась – и позвонила. Он опять ответил тотчас. Голос хороший.
– Что ты делала, Парасенька?
– Да так, с Машкой немного поворковали.
– О чём же?
– Да так, о разном… О философии. О сущности и явлении.
– Как бы я хотел поворковать вместе с вами, – мечтательно проговорил Богдан. – Очень хотелось бы её увидеть. С Мишкой мы общаемся, переписываемся практически каждый день. И представь, тоже обсуждаем философские вопросы. Для меня это маленькая ежедневная радость. Только вот без тебя плохо, ужасно плохо, – проговорил он печально. – Впрочем, не жалуюсь, не жалуюсь…
– Богдан, давай съездим куда-нибудь в субботу на воскресенье, – проговорила она нечто неожиданное для самой себя. – В субботу я с утра работаю, а потом – свободна. Можно в Муром, например. Там очень красивые церкви, монастыри. Тебе понравится, ведь прежде ты там не был, кажется. Закажи гостиницу – ладно? Или не Муром… Выбери что-нибудь.
– Солнышко моё, это будет чудо, – по-детски обрадовался он. – Люблю тебя невероятно. А ты… ты, в самом деле, сможешь уехать?
– Смогу! – решительно ответила она.
В пятницу Богдан написал: «Мы едем завтра в Муром, не так ли?». В этом «не так ли» явственно просвечивало: «aren’t we?», и это Прасковью необъяснимо раздражило. Строго спросила себя: в чём настоящая причина раздражения, и поняла: вовсе не в его английской конструкции, а в том, что
Прасковья позвонила Богдану, извинилась, объяснила, что в субботу будет занята допоздна. Он вроде не слишком огорчился.
– Хорошо, я отменю бронь. Буду счастлив увидеть тебя, Парасенька, когда ты сможешь. В субботу и в воскресенье я в гостинице, так что… – он не решился пригласить её. – Кстати, я квартиру, кажется, нашёл. В Столешниковом переулке, в старинном доме. Она немного великовата, по правде сказать, но вдруг… – он опять не решился сказать, что хотел. – Вдруг Мишка захочет жить со мной? Вообрази, там даже есть пианино. Так что заранее приглашаю тебя на новоселье. Они ещё чуть-чуть поговорили и спокойно расстались.
Было уже за полночь, когда пришло сообщение: «Девочка моя, безумно скучаю, не могу больше, позвони, когда сможешь». Она позвонила тотчас. Он обрушил на неё поток восторженно-безумной чепухи, которая её возмущала, возбуждала и восхищала одновременно.
– Парасенька, где ты? Что делаешь?
– Дома, в спальне, пытаюсь спать, – ответила она.
– А твой муж? – несколько озадаченно произнёс он.
– Он тоже дома, в своей спальне, спит, наверное, – ответила Прасковья.
– А я не могу, не могу спать без тебя. После той ночи я как-то совсем… ослабел что ли… Днём ещё ничего, нормально, даже придумал кое-что интересное, а ночью – жуть, тоска… Мы увидимся, Парасенька? Ты хочешь этого? Прости мне этот бред…
– Мы увидимся, – она старалась говорить спокойно и резонно. – Я сделаю что возможно, чтобы освободить субботу и воскресенье на будущей неделе. Мы поедем, поедем в Муром. Может, на неделе увидимся, но не обещаю. Давай поспим, мой хороший.
– А я нашу Машу видел.
– И что? Вы говорили? – слегка напугалась Прасковья. «Этого только не хватало…».
– Да, чуть-чуть. Она высокая, красивая, похожа на тебя, да и на меня немного… Ты что-то сказала ей про нас?
– Да, кое-что, и жалею об этом, – нехотя ответила Прасковья.
– Я так и понял…
– Она нахамила тебе? – прямо спросила Прасковья.
– Да нет, – произнёс он, словно сомневаясь, – она молодец, защищала своё гнездо. Как птичка. Люблю тебя очень-очень, моя родная, гораздо больше, чем тогда, в молодости. И птичку нашу тоже… Ты придёшь ко мне, Парасенька? – говорил он восторженно-пьяным голосом.
Они долго прощались, наконец расстались. Было уже около двух. Машка не заходила, обиделась что ли? Ну и фиг с ней.
10