Краткосрочный роман (СИ)

Я был вынужден согласиться: так. Значит, это было что-то вроде краткосрочного, даже стремительного такого романа, продолжения которого Валентина почему-то не захотела. Хотя я-то как раз был бы не против. Но насильно, как говорят,  мил не будешь. И с этим придется смириться. Как и с тем, что ни черта я не понимаю в женщинах.

-Водки хочешь? – заботливо спросила Валентина номер два. – Я тебе даже бесплатно налью, выпей и успокойся, не лезь к ней, раз она сама этого больше не хочет.

Водки мне уже не хотелось. Я поблагодарил Валентину, покурил в тамбуре и снова вернулся в свое купе.

11

…Проснулся я от ощущения того, что кто-то целует меня. Я открыл глаза и в полумраке увидел перед собой ее лицо. Милое лицо моей Валентины.

- Все, я приехала, - шепотом сообщила она мне. – Спасибо тебе за все, мой мальчик. И прощай! Нет, нет, провожать меня не надо…

И ушла. Поезд, редко и мягко  постукивая  на стыках рельсов, уже останавливался, за окном в желтом свете станционных фонарей крупными хлопьями валил снег, сквозь который на приземистом здании вокзала с трудом можно было прочитать название  станции  - Шортанды.

Там жила Валя. Моя и не моя.

А я ей потом так и не написал…

Соседка

Ее звали  Тома. Она жила этажом ниже, с мужем и малолетним пацаном.  Петр Тимохин тоже не один, с женой и дочерью. Но уж так устроен мужик, что одной бабы ему всегда мало, и он всегда косится на сторону.

На эту тему существует целая научная теория. Если популярно, то мужик как самец просто обязан осеменять как можно большее число самок, чтобы поддерживать свою популяцию. Петр подозревал, что эту теорию в свое  оправдание разработал какой-то ученый блядун. Но многим мужикам она нравится. И Петру в том числе.

Он косился на соседку Тому. А там было на что коситься. Рыженькая, зеленоглазая, стройненькая, с миловидным личиком.  А ножки! С ума сойти, какие у нее были ножки! Беленькие, гладенькие, с идеально круглыми  коленками.

Тома знала убойную силу красоты  своих ножек, и умело их подавала.  Все ее платья, юбки, куртки и даже шубки были  сантиметров на десять выше коленок.  А колготки, чулки были только заманчивого телесного цвета.  И когда она шла, грациозно покачиваясь и сверкая своими чудными коленками, глаз от этого зрелища было просто не оторвать. Любимой ее обувью были красные сапожки на аккуратных невысоких каблучках. И в этих сапожках Тамара выглядела совершенно неотразимой!

Она, чертовка, знала, что Петр не упускает возможности полюбоваться ею, ее фигуркой, пленительными ножками. И всегда лукаво улыбалась, когда проходило мимо, слегка потупив свои зеленые глаза.

Тимохину  было чуть за тридцать, ей лет двадцать пять. Кровь волновалась в обоих, взаимная симпатия все увеличивалась и явно грозила перерасти  из безвинного пока  состояния в нечто предосудительное. Ну да, у Томы был муж, у Петра жена. И законы моральной устойчивости и супружеской верности никто не отменял. Но человек, увы, слаб,  и рано или поздно поддается искушению. Особенно если оно, это искушение, ходит рядом и сверкает такими чудными коленками.

А сложившая коллизия разворачивалась таким образом, что их буквально толкало друг к другу. Тамара сидела дома с годовалым пацаном. На жизнь им зарабатывал  ее муж, угрюмый и нелюдимый парень, ни с кем в подъезде не водивший знакомство  и имени которого Петр до сих пор не знал, хотя в одном доме они жили уже не один год.

Петр  тоже частенько оставался дома один – он числился фотокорреспондентом в районной газете, и поскольку фотолаборатории в редакции не было, снимки для газеты делал у себя на кухне, плотно задрапировав окно  одеялом (надеюсь, читатель уже уяснил, что описываемое событие относится к тому времени, когда цифровых фотоаппаратов еще не было ).

 И вот однажды, когда Тимохин  с утра  остался проявлять и печатать снимки из очередной своей поездки в совхоз, в дверь квартиры позвонили.

Петр чертыхнулся и пошел открывать дверь. И опешил, увидев на пороге объект своих вожделений. Тома была в тапочках с помпонами,  в коротеньком, да еще незастегнутом на последнюю пуговицу,  халатике.

Тамара выглядела слегка смущенной, легкий румянец окрасил ее обычно матовые щеки.

- Жена твоя дома? – спросила Тамара, глядя на Петра снизу вверх своими зелеными русалочьими глазами. – А я соды пришла у вас занять…

И только тут Петр увидел в ее руках  фаянсовую кружку.  Но в глазах Тамары Петр прочел совсем другое.  И сода тут была вовсе ни при чем. Не отводя  своего взгляда   от Томы,  Петр молча обхватил ее тонкую талию и рывком притянул к себе.

Молодая женщина  тихо ойкнула и, несильно стукнув Петра зажатой в руке кружкой по спине, тоже обняла его и запрокинула голову, приоткрыв зовущие губы.  Петр тут же впился своими губами в ее  яркогубый  маленький рот.

А потом, не совладав с собой,  подхватил Тому на руки, намереваясь тут же отнести ее к дивану в гостиной.

- Нет, нет, не сейчас! – задыхающимся голосом запротестовала Тамара. – Сын дома один остался. Если сможешь, зайди вечером. Или завтра днем.  У меня Николай позавчера уехал на сессию.