Кредиторы эшафота (СИ)

Когда Панафье увидел, что она исчезла на главной аллее, он направился к тому месту, где спряталась Нисетта. Но он напрасно искал ее. Нисетта давно уже ушла. Опасаясь, как бы она не встретилась с Луизой, он поспешил к выходу из кладбища, но вскоре увидел Луизу, выходившую одну. Она плакала и он заметил на ее руке громадный бриллиант, сверкавший в лучах солнца. Спрятавшись за маленькой будкой сторожа, он увидел, как Луиза села в карету. Она была одна, и он слышал, как она приказала кучеру ехать домой.

— Я убежден, что Луиза не изменит данной клятве, а завтра будет видно.

Затем, охваченный гневом и ревностью, он направился к Парижу. Придя домой, он все еще думал о сцене, которую пережил, и сам удивлялся своему мужеству, так как давно привык исполнять все желания Луизы. И при мысли о проявленной им жестокости слезы выступили у него на глазах. Он любил Луизу и чувствовал, что даже ее проступок не уменьшил его любви к ней. Одна мысль об аббате приводила его в ужас, и несмотря на презрение, наполнявшее его душу, и отвращение, которое он чувствовал к неверной, несчастный был вынужден сознаться самому себе, что обожает свою Луизу. Он уже сожалел, что не увез ее с собой.

— Но, — сказал он, — слезы сожаления ни к чему не приводят. Я не могу и не хочу забыть Луизу, виновна она или нет. Я хочу ее спасти от той грязи, в пучину которой она бросилась. Сначала нужно спасти ее, а затем будет видно — люблю я ее или нет.

Когда Поль проходил мимо привратницкой, ему сказали, что о нем спрашивали.

— Кто приходил?

— Молодой человек лет двадцати восьми или тридцати.

— Он обещал прийти еще?

— Он сказал, что придет через час.

— Хорошо. А вы видели раньше этого господина?

— Нет, мсье. Это молодой человек не особо приличного вида, но в то же время он и не рабочий.

"Кто бы это мог быть?" — подумал Панафье.

— Впрочем, он о вас мало знает, так как расспрашивал о вашем положении.

— Он не представился?

— Нет, мсье.

— И вы не спрашивали его?

— Нет, спрашивал, но он не захотел мне отвечать. Сказал только, что должен вас видеть, но что вы его не знаете.

— Я его не знаю…

— Да, по имени, но вы с ним где-то встречались.

— Хорошо, когда он придет, скажите, что я его жду.

После этого Панафье поспешно поднялся к себе и, приведя все в порядок, стал ждать.

Не прошло и четверти часа, как в дверь постучали. Он открыл дверь, и в комнату вошел довольно бедно одетый молодой человек, с таинственным видом спрашивая:

— Господин Панафье?

— Это я, — ответил Поль.

Незнакомец зашел, запер за собой дверь и огляделся, чтобы убедиться, что они одни.

— Вам письмо, — сказал он.

Панафье был очень удивлен его поведением, но незнакомец прибавил:

— Письмо от дамы.

Он вынул из кармана письмо и передал его Панафье со словами:

— Прочтите скорее. Дело очень срочное.

Панафье поспешно распечатал письмо и прочел:

"Поль! С той минуты, как я увидела тебя на кладбище, я плачу и страдаю. Поль! Я хочу тебя видеть. Если я поступила плохо, я хочу оправдаться. Вся моя вина в том, что я любила тебя настолько, что стала ревновать к другой. Я хотела уничтожить твою привязанность, и за это наказана твоим презрением! Поль! Умоляю тебя, согласись увидеться со мной. Я буду ждать тебя сегодня вечером у Баландье. Твой отказ приведет в отчаянье ту, что тебя любит и не заслуживает презрения, которое ты ей выказываешь.

Нисетта".

Панафье пожал плечами и смял письмо. Но тут же ударил себя по лбу и вскричал:

— А может быть, мне удастся многое узнать…

В эту минуту в дверь снова постучали. Поль открыл и был немало удивлен, увидев Густава Лебо.

— Это вы, мсье, спрашивали меня час тому назад? — спросил Панафье.

— Да, меня прислал к вам господин Лоре.

Панафье предложил посетителю стул, хотя посещение Густава не доставляло ему удовольствия.

— Чему я обязан вашему посещению? — спросил он.

— Господин Панафье, — начал Густав, — мне кажется, что вы плохо меня знаете, и я хотел сказать вам, что я совсем не тот человек, за которого вы меня принимаете. Слава Богу, я могу сказать, что был несчастен, но не бесчестен.

Панафье с большим удовольствием зажал бы рот Густаву, но позволил ему говорить. Густав, заблуждаясь по поводу молчания Панафье, продолжал говорить: