Кредо холопа

– Что это такое? – возмущенно прозвучал помещик Орлов. – Вы что, с ума сошли?

– Ты как с барином разговариваешь, холопская рожа? – заревел надзиратель, и перетянул благородного господина кнутом.

Танечка визжала, Акулина вопила, помещики возмущались, граф Пустой попытался призвать бунтарей к покорности, но ему заткнули рот грязными портянками. Изнеженных и хилых господ повязали за минуту, и волоком потащили в сарай, где Гриша приказал содержать их до завтрашнего судилища.

Смолкли крики, стих топот ног по мраморному полу гостиной. Гриша прислушался к воцарившейся в особняке тишине, затем перевел взгляд на пиршественный стол, и едва не захлебнулся под напором слюнного цунами. После стольких дней питания всякой гадостью, наконец-то его ждал долгожданный праздник живота.

Он бросился к столу, запихнул в рот котлету, раскусил ее, сочную, вкусную, еще горячую, и застонал от наслаждения. А руки сами уже подгребали к хозяину все самое вкусное. В рот полетели бутерброды с черной икрой, куропатку Гриша так укусил за спину, что отъел часть позвоночника. Птичьи кости захрустели на зубах, а Гриша уже зачерпывал ладонью какой-то паштет, оказавшийся недурным на вкус. Налив в чистую суповую тарелку вина, Гриша размочил встававшую в горле сухомятку, затем, не глядя, схватил что-то, откусил, стал жевать, и только потом понял, что сожрал половину восковой свечки.

– Спокойно! – сказал он себе. – Без паники. Так и до заворота кишок недалеко.

Но взять себя в руки не удавалось – стол манил к себе с неодолимой силой. В этот момент Гриша пожалел, что у него нет клона, потому что понял – одному сожрать все это не удастся, а оставлять что-то на произвол судьбы, до утра, было страшновато. Вдруг проберутся недруги, объедят под покровом ночи?

– Я смогу! – твердо сказал себе Гриша, усаживаясь за стол. – Я сильный, вместительный. Я должен! Пусть меня разорвет, но я это сделаю.

Вдруг что-то тихонько заскреблось в углу. Гриша стремительно вскочил со стула и схватил со стола тяжелый графин, готовясь метнуть его в цель. Но как только он увидел забившуюся в угол Матрену, руки его опустились.

– Привет, – сказал он, ставя графин на место.

Матрена смотрела на него круглыми глазами, будто не верила тому, что видит.

– Эй, это я, – на всякий случай уточнил Гриша. – Ты что? Матрена? Ты как?

Он подошел к горничной и присел рядом с ней на корточки.

– Ты живой? – спросила она с безграничным удивлением.

– Да.

– Святые старцы сказывали, что ежели холоп от барина убежит, то тотчас же и помрет.

– Это они пошутили, – заверил Гриша, помогая Матрене подняться на ноги. – Ты вот что, Матрена. Иди сейчас в барскую спальню, раздевайся, ложись в постельку, и жди меня. А я грязь с себя смою, и сразу к тебе.

– В барскую спальню? – непонимающе бормотала Матрена. – В постель? Да разве можно на барскую постель ложиться! Ужель не слышал истории о трех господах и холопке Аленке? Помнишь, как там: кто ел из моей тарелки? Кто спал на моей постели? Аленку за это в погреб посадили и голодом уморили.

– Тебе можно, я разрешаю, – торопливо сказал Гриша, едва удерживаясь, чтобы не наброситься на Матрену прямо здесь. Видя, что девушка все еще колеблется, он со вздохом добавил: – Это воля святого Потапа. Мне видение было. Потап хочет, чтобы ты пошла в господскую спальню, разделась догола, легла в постель и ждала меня. Да, кстати, насчет того, что будет дальше…. В общем, это тоже все воля святого Потапа. Мы же не будем его разочаровывать, правда?

Глава 44

Месть сладка. Месть прекрасна. Месть восхитительна. Гриша не был злопамятным, но считал, что если кто-то ударил тебя по левой щеке, догони мерзавца, и врежь ему по затылку арматурой.

Новая жизнь в имении началась с раннего утра. Те надзиратели, что чудом уцелели после ночного акта возмездия, быстро поняли, что власть переменилась, и поспешили присягнуть на верность новому господину. Гриша немного покапризничал, но вскоре согласился принять их на службу. Понимал – одними своими руками с имением не управиться. А у надзирателей руки были опытные, набитые, и дело свое они знали четко. В частности, это твердолобые личности не имели глупой привычки задавать вопросов и проявлять инициативы. Если начальник говорил им что-то сделать, они это делали в точности, как было приказано. Предательства с их стороны Гриша не опасался – надзиратели, по сути, были такими же рабами, лишенными собственной воли. Их жестокость являлась таким же продуктом воспитания, как и бесхребетность холопов. Надзиратели верой и правдой служили хозяину, и не видели для себя иной возможности самореализации. К тому же в этом мире, как и в любом другом, люди делились на две категории: те, кто бьет, и те, кого бьют. Надзиратели честно делали свое дело, поскольку понимали – в противном случае их социальное положение резко изменится, и они присоединятся к тем, кого совсем недавно секли кнутами.